Алая вышла из дома, опустилась коленями на землю, подняла к чистому небу лицо и завыла. Волки ответили ей издалека.
А через два дня волки вернулись. Алая как раз мыла старый котел, тяжелый, громоздкий и очень жирный после недавнего варева. Она прислушалась к легкому бегу стаи и поняла, что опасность отступила. Верные носы лесных охотников были куда надежней, и им стоило доверять, не то, что ее интуиции.
7. Солнце в крови
Наташа выросла в интеллигентной петербургской семье и получила надлежащее воспитание: английский и французский языки, музыка и семейные походы на лыжах зимой. С самого детства это была замкнутая нелюдимая девочка. Мама ее просто ума не могла приложить, как в их семье могла появиться такая тихоня. Наташа плохо сходилась со сверстниками, шарахалась от парней и любила сидеть вечером на диване с чашкой чая, горстью изюма и романом Вальтера Скотта. Вообще, замечали ли вы, какими странными вырастают те девочки, которые любят в детстве романы Вальтера Скотта и Фенимора Купера? Они как будто ждут, что вот-вот жизнь преподнесет им встречу с настоящим Айвенго, или Квентином Дорвардом, или Натти Бампо. По этой причине они совершенно не замечают обычных Серег и Алексеев, которые то и дело встают на их пути со смехотворными предложениями пойти на дискотеку или в кино. Кстати, вы, конечно, заметили, что события, о которых я пишу, происходили не в наше время. В наше время девушки этого склада, по большей части, обитают в соцсетях, сочиняя фанфики по мотивам "Сумерек" и "Пятидесяти оттенков серого". Но суть у них та же – они лишены собственной жизненной силы, про таких мудрая русская поговорка говорит: "Светит, да не греет". Добавлю от себя, что и свет их не истинный, а отраженный, как у бледной луны.
Впрочем, Наташа была девушка незлая и умненькая и, закончив институт со специальностью переводчика, немедленно засела в каком-то НИИ переводить длинные инструкции к чертежам. И так бы она и переводила инструкции до седых волос, но настал девяносто первый год, институт накрылся медным тазом, волна преобразований подхватила Наташу, протащила по куче каких-то контор, домашних уроков, невыплаченных зарплат и переводов глупейших дамских романов и выбросила на берег в крупной конторе, экспортировавшей металл. Там Наташа в основном занималась однотипными договорами, паспортами сделок да заказами гостиниц и вилл для хозяина конторы, который проводил зиму в Таиланде, лето – на Лазурном берегу, а осенью и весной занимался бизнесом и ездил по делам в туманный Альбион.
Хозяину нравилась исполнительная и безропотная Наташа, так что ничего удивительного нет в том, что он включил ее имя в наградной список по итогам, кажется, 1996 года, и отправил в составе других счастливцев на знойный пляж одной европейской, но южной страны.
Европейской – это очень важно, заметьте себе, милые читатели, что если бы страна была восточной, ничего, о чем я напишу далее, не случилось бы. В восточной стране Наташа и носу бы не высунула с территории отеля, и так бы и вернулась в Санкт-Петербург серой (немного, правда, более смуглой) мышкой.
Надо вам сказать, что моя героиня прежде никакие теплые моря не посещала: родители ее были сторонниками той основательной теории, что рожденным на севере нельзя есть ананасы и заезжать в субтропики. Так что девушка впервые попала в мир, где солнце светит непрестанно, воздух наполнен светом и прозрачен до невозможности, деревья цветут даже в августе, а на лотках у торговцев лежат, нагло выпятив разноцветные бока, персики, апельсины, груши и совсем уже экзотические нектарины, киви и фиги.
По правде сказать, Наташа растерялась. На пляже ей было слишком жарко, тесно и шумно, в первый же день она сожгла нежную кожу на плечах, шее и икрах, и поэтому, купив за небольшие деньги батистовое балахонистое одеяние, принялась, скучая, бродить по набережной. Два километра туда – два километра сюда ежедневно по утрам и вечерам был ее постоянный маршрут, а днем она сидела в номере и смотрела безвкусные, как мексиканский сериал, новостные каналы, CNN и BBC. Ей было скучно, но она утешала себя тем, что, по крайней мере, это полезно и развивает ее навыки понимания разговорной английской речи.
Вы даже не представляете, насколько надоела набережная Наташе к середине ее отпуска! Ей надоели все: и торговцы одеждой, и торговцы игрушками, и торговцы сувенирами, и хозяева ресторанов, зазывавшие на свежую рыбу, и аниматоры, зачем-то совавшие ей в руки приглашения в клубы. Больше всего ее раздражали национальные песни, которые лились непонятным потоком из множества колонок, стоявших на берегу. Особенностью этой эстрады было то, что она словно застряла в периоде молодости Наташиных родителей – в начале семидесятых, и однообразные аранжировки в духе репертуара популярного тогда певца Лещенко выводили из себя бывшую выпускницу с отличием музыкальной школы. Только одна отрада была во всем этом безобразии – прибрежная таверна, название которой девушка перевела, как "Три рыбака", внутри которой всегда стоял чадный запах жарившейся рыбы. Владелец таверны, бородатый плотный дядька, по всей видимости, был приверженцем яркого диско, а в особенности "Бонни М", и бесконечные "Дедди Кул" и "Распутин" перемешанные с донной Самер и Аббой, составляли репертуар его заведения.
Наташа даже приостанавливалась на минуту у красочного меню, чтобы вырваться ненадолго из плена сладкоголосых певцов, жаловавшихся в неповторимой слезливой манере на жестокость своих избранниц. Она даже притоптывала ногой и поводила уже подживавшим после ожогов плечом. И за всем этим наблюдала женщина, которая всегда сидела в таверне на террасе, выходящей к морю, утром – с чашечкой крепчайшего кофе и стаканом воды, днем – с жаренным на углях осьминогом, щедро политым лимонным соком, а вечером – с легчайшим салатом, в заправке которого не было ни капли уксуса и запотевшим бокалом белого вина.
"Да что же это такое, – думала женщина, во внешности которой, по правде говоря, не было ничего выдающегося, – Какого черта?"
И вот в последний вечер, когда Наташа совершала прощальную прогулку по набережной, женщина подошла к стерео-системе и положила на нее нечто совсем неподходящее. Но никто-никто не заметил ни этой вещи, ни исходящего от нее волшебства. Никто, кроме Наташи, потому что в этот вечер начальные аккорды песни про крутого папочку вдруг пронзили ее сердце, как двумя неделями раньше жаркие лучи солнца пронзили ее нежную бледную кожу. Невозможно было устоять – сначала повернулась нога, потом бедра призывно вильнули, потом руки изобразили что-то невероятное, потом обычно опущенные глаза поднялись, и все окружающие увидели в них огонь, настоящий живой огонь. А Наташа уже танцевала, и ее гибкое тело двигалось под невнятным балахоном, по которому пробегали соблазнительные тени, и волосы – а волосы у нее были дивные, чудесного орехового оттенка, густые и мягкие, – летали над головой, как языки пламени, и был ее танец таким энергичным и волнующим, что ему позавидовал бы и неистовый солист "Бонни М".
"Боги мои!, – думала Наташа, – только бы это никогда не кончилось! Но ведь так не может быть. Я вернусь домой, и все станет таким же серым, как было". Она не знала, что раз зажженный, этот огонь уже никто не погасит, и что серое небо Питера только придаст ему ярости.
А на колонке, содрогаясь в такт музыке, лежала никем не замечаемая алая тысячелепестковая роза, благоухавшая слаще всех ароматов Аравии.
