Это было всего лишь шесть лет назад, но каким же далеким и буквально преданным забвению казалось сейчас. Запах свежей шелковой постели, запах многочисленных букетов, которыми был убран номер, запах дорогого шампанского и фруктов, запах тела его любимой. Аромат славы и почестей, аромат свежего воздуха врывавшегося сквозь открытые настежь двери в мир великих целей и свершений, для которых, казалось, не существовало никаких препятствий.

– Скажи это еще раз, – говорил Сол, впиваясь зубами в апельсин и разбрызгивая сок по постели и обнаженным телам – его и Кейт.

– Ты был не просто великолепен, ты был гениален, – она слизала каплю сока с его груди.

– Скажи честно, ты закрывала глаза, пока я играл?

– Постоянно. Я их открывала только для того, чтобы удостовериться, что за роялем сидит мой парень.

– А другие? Ты обращала внимание?

– Преимущественно, да. Многие слушали с закрытыми глазами.

– Мне просто кажется, что я еще не до конца осознал все произошедшее, – усмехнулся Сол, отпил из бутылки шампанского и поднес бутылку к губам Кейт. – Я обожаю твои волосы, – сказал он и накрыл свое лицо золотистыми локонами девушки. – Я хочу твои волосы. Может самый перспективный пианист мира позволить себе такое извращение?

– Не сегодня.

– Почему это?

– Не хочу прическу портить. Мне ее четыре часа делали.

– Как сыграл Эйн? – вдруг спохватился Сол. – Я слышал, но был настолько возбужден, что просто не мог судить объективно.

– Эйн сыграл хорошо, на четверку. Его четвертое место вполне заслуженно.

– Черт возьми, как жаль, что он не дотянул до третьего места.

– Даже странно, что он не выглядит очень уж расстроенным.

– Если бы он стал первым, а я четвертым, я бы тоже в его обществе не предавался унынию. Ты ведь знаешь, как нам обоим важна обоюдная поддержка и постоянное соперничество, которое мы ведем уже шесть лет.

– Знаю. Вы оба молодцы.

– Да. Просто сегодня мне немного больше повезло.

Кейт отрицательно покачала головой, взяла дольку апельсина и выжала ее на грудь Сола. Вновь слизала сок, и горячо поцеловала Сола в губы.

– Не совсем так. Просто ты лучший. И дело вовсе не в удаче. Эйн хорош, и француз хорош, и австриец хорош, но лучшим может быть только один. И это ты.

– Ты действительно так думаешь? – спросил Сол, заглядывая в ее светло-карие глаза и двумя руками гладя ее волосы.

– Да, – прошептала Кейт в самые его губы. – Ты лучший.

– И липкий.

– И я липкая.

– И самая красивая во всем мире. Мне кажется, что я готов часами вот так просто смотреть в твое лицо. Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

Кейт вновь поцеловала его, а Сол схватил девушку за талию, перевернул на спину, выплеснул ей на грудь шампанское, и тут же принялся его слизывать. Кейт сначала завизжала от неожиданности и холода, но уже через несколько секунд издала сладостный стон и вцепилась руками в подушки.

– Господи, как круто, – прошептала она.

Сол вылил шампанское ей на живот, и едва сам не кончил от очередного резкого вскрика и кратковременного сокращения мышц ее живота. Так он постепенно дошел до самых кончиков пальцев ее ног, полностью опустошив бутылку, а затем схватил букет красных роз, и, обрывая лепестки, принялся окидывать ими мокрую постель и изнеможенное от ласк тело своей любимой девушки.

– Как мы будем спать? – простонала Кейт.

– Мы не будем спать, – ответил Сол, целуя ее в обе груди. – Только не сегодня.

– Скажи это еще раз.

– Мы не будем спать.

– Не это. Другое.

– Я люблю тебя. Больше всего на свете. И мой сегодняшний успех – это, в первую очередь, твой успех. Я люблю тебя, и это будет длиться вечно. И конец не наступит никогда.

– Я люблю тебя, и это будет длиться вечно. И конец не наступит никогда.

Сол открыл очередную бутылку.

– Клянусь, – сказал он, сделал три больших глотка и передал бутылку Кейт.

– Клянусь, – сказала девушка, приподнялась на подушках и тоже выпила.

Клятва была скреплена, по меньшей мере, сотым поцелуем за этот вечер. Кейт забрала из руки Сола бутылку, настойчивым движением руки заставила его лечь на спину, и залезла на него сверху.

– Чья очередь купаться? – засмеялась она, разбрасывая по плечам и груди свои золотистые кудри.

– Моя. Господи, прости мою душу грешную.

Они действительно не спали почти всю ночь, не уставая любить друг друга и нежно, и страстно, находя силы и вдохновение в нежности и страсти, чувствуя, как в этой нежности и страсти их любовь разгорается ярким костром. Они уснули лишь под утро, на полу у тлеющего камина, закутавшись в сорванную с гардины штору, поскольку постель была насквозь мокрой от шампанского.

Сейчас Сол изо всех сил старался вспомнить, что именно он чувствовал, когда клялся Кейт в вечной любви, и до боли в висках напрягал память, чтобы вспомнить, что видел в ее глазах, и что чувствовал в ее словах, когда клялась она. Всеми силами он старался увидеть и услышать ложь в своих воспоминаниях, но даже там не было успокоения. Даже спустя столько лет он видел и слышал ту ночь в своей памяти так, словно она была вчера, и не находил ничего кроме искренности. Почему? Почему, если все это оказалось ложью, он до сих пор верит в эти клятвы, хотя уже давно должен сбросить их груз, списав ситуацию на вдохновенный восторг от триумфа, на опьянение и молодые незрелые чувства? Почему он не мог этого сделать? Почему, если оказался преданным, он продолжал тащить на своих плечах веру в то, что в тот вечер Кейт не лгала. Вновь и вновь вспоминая счастливейшие дни своей жизни, он повторял про себя: «Клянусь». И заставляя себя прогнать воспоминания, все равно слышал ее ответ.

Он достал из кармана пачку сигарет и закурил прямо во флигеле. Вспомнив о винном погребке, Сол подумал, что стоило бы наведаться туда и прихватить бутылку коньяка, чтобы, по крайней мере, уснуть. Какой же контраст с его утренним настроением и вечерним. Он хотел было вновь начать грешить на Майера и его бесполезную методику, но в то же время поймал себя на мысли, что только доведя себя до отчаяния можно вскрыть этот нарыв. Примерно так, как сегодня этот нарыв вскрылся у Наоми.

Наоми.

Сол вдруг сорвался с места и бросился к ноутбуку. Нетерпеливо дымя сигаретой, он дождался, когда компьютер загрузился и уже через полминуты слушал Чакону Баха в ее реальном исполнении. Слушал сидя на полу, с закрытыми глазами, и уже растворялся в океане теплоты и умиротворения. Слушал и вспоминал сегодняшний вечер, когда он играл эту музыку, и слышал ее столь же ясно как и сейчас. Он даже несколько раз ловил ноты и целые фразы, которые он, будь он технически готов к исполнению этой композиции, заставил бы скрипку пропеть по-иному. Как сегодня он заставлял петь тело Наоми. Что это было? Задавая себе этот вопрос, Сол и не ждал ответа, потому что ответ, в принципе, был и не особо важен. Важным было то, что это было. Что сегодня он играл, испытывая неимоверное вдохновение и наслаждение. Играл так, как в те самые времена, которые еще совсем недавно резали ему память.

Сол почувствовал как по щеке его потекла слеза. Да, он помнил те чувства в своей детской душе, которые рождало его собственное пианино, купленное родителями уже после того, как Сол обнаружил некоторые способности в музыкальной школе. Но если в музыкальной школе все было формально и, по сути, просто ради галочки, то дома все уже стало совершенно по-другому. Глядя на свое пианино, он понимал, что хочет обладать им. Понимал, что хочет понять эту штуковину от и до, хочет навек поселить в ней часть себя и заставить эту штуковину, в конце концов, открыться ему, безапелляционно довериться ему. Сол прекрасно помнил эту загадку, исходившую от пианино, заставлявшую его – шестилетнего мальчишку, еще ничего не знавшего о высоких чувствах, – испытывать внутренний трепет, который – и он это прекрасно понимал, – он мог обуздать только выплеснув его из себя наружу, выплеснув сквозь пальцы на черные и белые клавиши, манившие его в совершенно иной мир.