Вдруг для себя Коннор опять покачал головой. А затем, будто боясь, что другого случая не представится, обнял Галию, уткнулся лицом в её мягкие волосы и затих, полностью растворившись в этом счастливом мгновении.
Всю жизнь он старался спрятаться за высокими, прочными и неприступными стенами, поскольку знал: рухнув однажды, они навсегда перестанут существовать и обратятся в прах. В эту минуту Коннор чувствовал себя совершенно беззащитным. Беззащитным — но не одиноким. Он ощущал не только физическое присутствие Галии, но чувствовал силу её духа. Его влекло к ней. Они тянулись друг к другу. Всё ближе… пока не соприкоснулись. Ему открылись её мысли, и снова его сердце едва не разорвалось.
“Ты — единственный. Ты — мой супруг по духу”, — звучал у него в сознании её голос.
Новое чувство захватило Коннора, и он радовался ему. Правда, он опять попытался протестовать — по привычке, но не сумел. Коннор не мог врать той, кто читала его мысли.
“Когда я увидела тебя в первый раз, — продолжала она, — то была совершенно очарована. Но об этом я уже говорила, так? Я впервые в жизни гордилась тем, что и я — оборотень. А ты?”
Коннор смутился. Он ещё не перестал всхлипывать — нет, уже перестал.
Теперь, когда в него вливались её тепло и страсть, когда руки Галии обнимали его, мысли её читались ясно, как свои. И было невозможно устоять перед искушением.
“Кажется, и я горжусь, — отозвался Коннор. — Но лишь отчасти. А в остальном…”
“О чём ты говоришь? — перебила она, стараясь уберечь его от мрачных мыслей. — О нашей истории? О драконшах?”
“Нет. О том, чего ты ещё не понимаешь. О том, что присуще натуре зверя. — Даже теперь Коннор боялся полностью открыться ей. — Давай не будем об этом, Галия “.
“Расскажи мне всё”, — попросила Галия.
“Нет. Я помню о том, что произошло давным-давно, когда мне было четыре года. Радуйся, что ты можешь выбрать, в какого зверя будешь превращаться”.
“Коннор, прошу тебя”, — повторила она.
“Тебе же ненавистна звериная жестокость, — возразил он. — Помнишь, как ты отдёрнула руку, когда коснулась моего плеча в ахтовом зале?”
“В ахтовом зале?” — Галия задумалась.
Коннор мрачно ждал, будучи уверенным, что воспоминания опять пробудят в ней отвращение. Но не дождался. Вместо отвращения возникло неудержимое влечение, которое она еле сдерживала.
Галия вновь радостно рассмеялась:
“Коннор, я отдёрнула руку не потому, что мне было неприятно. Я сделала это потому, что… — Она умолкла, затем смущённо выпалила: — Мне просто хотелось приласкать тебя!”
“Приласкать?”
“Твоя шерсть оказалась такой мягкой, прикасаться к ней было приятно, как к бархату. И мне хотелось… провести по ней рукой — вот так. — Она провела рукой вверх и вниз по его спине. — Я ничего не могла с собой поделать. Но я понимала, что это опасно, что ты можешь кинуться на меня, вот и отдёрнула ладонь. — Она смущённо умолкла, но тут же засмеялась. — А теперь объясни, чего ты стыдишься”.
Коннору стало жарко, он не сомневался, что его лицо горит. Ладно, что Галия его не видит. Жаль, что ему никогда не удастся признаться ей: он был бы очень рад, если бы она приласкала его…
“В конце концов, я же кошка”, — вспомнил он и снова удивился, услышав её смешок.
“Значит, при таком тесном контакте ничего нельзя утаить”, — догадался Коннор.
Чтобы скрыть смущение, он заговорил вслух:
— Я стыжусь того, что происходило в те времена, когда я жил в первой семье, куда отдал меня Круг Рассвета. Тогда я подолгу оставался наполовину пантерой, наполовину ребёнком. Так мне было проще, а мои приёмные родители не возражали.
— Я тоже не была бы против, — отозвалась Галия. — В таком виде ты прекрасен.
— Однажды, когда я сидел на коленях у моего приёмного отца, а он читал мне сказку, меня вдруг что-то испугало — какой-то шум на улице, может быть, гудок машины. Я сорвался с места и спрятался под стол.
Коннор сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Он почувствовал, как Галия крепче обняла его.
— А затем… приёмный отец пытался меня успокоить. Но я не мог думать ни о чём, кроме опасности, мне было очень страшно. И я накинулся на него, выпустив когти, — в то время я мог выпускать и втягивать их, — и был готов сделать что угодно, только бы удрать…
Он опять замолчал. Воспоминания были очень мучительными.
— Его пришлось отвезти в больницу. Не помню, сколько швов наложили на его лицо. Зато мне отчётливо запомнилось, как меня отдали в другую семью. Я не виню первых приёмных родителей, отказавшихся от меня. Мне всегда хотелось попросить прощения у того мужчины.
Коннор умолк, словно израсходовал все силы. Слышалось только дыхание Галии, и почему-то эти размеренные звуки успокаивали его.
Наконец она тихо спросила:
— И это всё?
Вздрогнув, Коннор поднял голову и в удивлении переспросил:
— А разве этого мало?
— Коннор… ты же был ребёнком. И никому не хотел зла. Просто вышел несчастный случай. Ты напрасно винишь себя.
— Нет, не напрасно. Если бы я не поддался инстинктам…
— Но это ведь нелепо. Обычные дети постоянно делают глупости. Ты станешь винить четырёхлетнюю малышку, упавшую в бассейн, за то, что взрослый человек утонул, спасая её?
Коннор доверчиво положил голову на её плечо:
— Конечно, не стану.
— Тогда почему ты упрекаешь себя за то, в чём нет твоей вины?
Коннор не ответил, но ему показалось, словно с его плеч свалилась тяжёлая ноша. Галия не винит его. Возможно, она права? Коннор всегда раскаивался, всегда помнил о произошедшем, но, выходит, ему нечего стыдиться. Он покрепче обнял её.
“Спасибо тебе”, — проговорил он про себя.
“О, Коннор… Ты замечательный! Ты… само совершенство”.
Пару минут Коннор молчал, а затем мысленно обратился к любимой:
“Галия, когда придёт время, выбери облик какого-то доброго животного”.
“А я думала, ты считаешь, что каждый оборотень должен быть воином”, — откликнулась она едва слышно.
“Некоторым это ни к чему”.
И он растворился в её объятиях. Целую вечность они точно купались в мягком и золотистом сиянии. Оно окружало их, проникало в них, объединяло.
Иногда Коннор не мог отличить мысли Галии от своих.
“Знаешь, я часто пишу стихотворения, — призналась она. — Точнее, пытаюсь писать. Моим родителям это не по душе, они даже стыдятся. Вместо того чтобы стать хорошей охотницей, их дочь сочиняет какой-то бред”.
“Я часто вижу один страшный сон, — рассказывал Коннор. — Я стою на берегу моря, вижу волну высотой в сотню футов, знаю, что она приближается и что мне ни за что не спастись. Ведь тебе известно, что все кошки боятся воды. Наверное, в этом всё дело”.
“А я постоянно думаю о том, каким животным быть забавнее всего. И всегда выбираю какую-то птицу. Ничто не сравнится с умением летать!”
“Мне всегда приходилось скрывать от приёмных отцов, как мне нравится точить когти. Я считал себя очень хитрым, потому что прятал разодранные мною вещи. Но однажды я не удержался и разорвал шторы, и об этом узнали все”.
Беседа продолжалась бесконечно. Коннор увлёкся ею, тихо радуясь близости Галии и тому, что ему незачем прятаться, притворяться или защищаться. Он впервые понял, как приятно быть самим собой. Галия знает, кто он, она принимает его таким, какой он есть. Полностью. И она любит его, восхищается его красотой, и ей близка его душа. Их нежная взаимная любовь потрясла Коннора. Ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно. Но им уготована другая судьба. Грядёт событие, о котором сейчас не хотелось думать. И всё-таки мысли о нём прорывались через тёплое сияние, окружавшее их. Мир… Кроме них, существует ещё целый мир. И этот мир в опасности! Забывать об этом нельзя.
“Галия…”
“Да, я помню”.
Очень медленно и неохотно Галия выпрямилась и отстранила его. Но убрать руки с его плеч она не смогла. Они долго стояли, смотря друг другу в глаза.
Как ни странно, телепатический контакт при этом не прервался. Они по-прежнему читали мысли друг друга, видели их отражение в глазах.