Вечером в субботу мама всегда давала мне книгу — обычно что-то из классики. (Детских книг, столь популярных сегодня, в наши дни практически не было). Мама обожала читать мне что-то вслух, а затем обсуждала со мной просчитанное. И, разумеется, меня ждало совместное чтение газет или политической журналов. В такие минуты мама напоминала мне веселую старшую сестру. Она становилась похожей на веселую девчонку: сидела, закинув ногу на ногу и звонко смеялась, поблескивая очками.

Но наступало воскресенье, а, значит, утром меня ждал урок французского языка. Мама сажала меня за стол, выкатывала кресло и садилась рядом со мной. Не дай бог мне было совершить больше трех ошибок! Я сразу превращался в «балбеса» и «бездаря». Я, силясь, читал текст, чтобы только не всхлипнуть. Но мама была беспощадна, гоняя меня так, что я не мог опомниться ни на минуту. Она строго поправляла мое произношение и грамматические ошибки, заставляя начинать снова и снова. В конце концов после очередной «балды» я садился переписывать упражнение.

— Вот, молодец, — сухо кивала мама, проверив все красными чернилами. — Теперь устно. Одно не заменяет другого: устная и письменная речь — разные вещи!

Я кошусь в правый угол стола. Там у меня стоит портрет. Портрет Георгия Димитрова. Я всегда мечтал быть похожим на этого несгибаемого болгарского коммуниста. Мама рассказывала, что они дружили с отцом и даже показала мне фотографию, где они улыбаются в перерыве какого-то конгресса или совещания Коминтерна. Но я знал — стать таким смелым и умным можно только преодолевая себя. Через «не хочу». И я, сжав зубы, обливаюсь утром ледяной водой. А потом делаю свое маленькое упражнение.

После обеда в воскресенье у меня появлялось свободное время. Иногда в это время мама водила меня в музеи: благо у нас их, как нигде: Эрмитаж, Петропавловская крепость, Кунсткамера… Просто мы с ней шли гулять по Васильевскому острову, где остались дома восемнадцатого века. Но часто я просто убегал во двор — побегать с приятелями и поиграть в войну, о которой мы знали, что она обязательно будет. Чаще всего мы вдвоем с моим одноклассником Сережкой «Незнамом» обороняли какую-нибудь крепость или шли в наступление из траншеи. Мы знали твердо, что война неизбежна, как восход или закат. Мы были одни во всем мире, и с детства знали: рано или поздно нам придется воевать.

А еще у меня была своя тайна. Я никогда не верил, что отец покончил с собой. Я был уверен, что его убили враги. Наверное, за Китай, Коминтерн или что-то еще. Но я твердо знал, что он не стрелял в себя. И моей задачей было  вычислить и найти тех, кто это сделал. Правда, не сейчас, а потом. Когда я стану взрослым и сильным.

Настя

Каникулы пролетели довольно быстро и пришла пора возвращаться в школу. Вот почему во время учебы время идет медленно, а когда каникулы — несется, как сумасшедшее? Сейчас я сидела на уроке математики и, решая примеры, наблюдала за одноклассниками, которых давно не видела. В наши времена еще не было школьной формы: на уроках все одевались, как хотели, да и купить заграничный плащ или платье можно было запросто в сияющем вечерними огнями «Торгсине». Что уж говорить о тех, чьи родители недавно вернулись из заграницы, как у Иры Аметистовой или Миши Иванова…

Я хорошо помню наш класс, хотя мои воспоминания уже стали обрывочными и странными. Я почти не помню, как мы пошли в первый класс, но зато хорошо помню первое сентября второго класса, когда мы все пришли с букетами астр. Старая школа, казалось, была пропитана их синим и белым запахом. Я плохо помню, как мы изучали букварь, зато воспоминание, как наша учительница Лидия Алексеевна повела нас в зимний парк, до сих пор стоит у меня перед глазами. Мальчишки в латаных пальто и треухах играли в хоккей, а мы стояли чуть поодаль, смотря на странные птичьи следы на снегу. Мне трудно вспомнить, какие оценки я получала во втором классе. Но зато никогда не забуду, что у нас на школьном окне повесили термометр, чтобы мы могли наблюдать за температурой. И еще я помню начало весны — талые лужи и разлитый в воздухе запах тепла, ловя который мы, радостные, поскорее спешим на каникулы.

А еще я, как ни странно, помню одну контрольную по математике, которую мы писали в холодный октябрьский день — незадолго до осенних каникул. Рядом со мной сидит, как обычно, Миша Иванов в тёмно-сером костюме, неуверенно пишущий ответ. Математика давалась ему плохо, хотя и в русском он не был мастером. Миша оказался весьма приятным и добрым человеком. Когда Марина Князева смеялась над фигурой Сони Петренко, он заступился за нее, сказав, что Софья хотя бы не похожа на куклу и не ведет себя подобно базарной бабе. Мы с ним быстро поладили и вчера даже бегали вместе вокруг школы. Я мчалась быстрее, однако и мне, и Мише было весело.

Лера Кравченко с русыми прямыми волосами и зелеными глазами быстро пишет пример за примером. Лера была отличницей и быстро понравилась нашей учительнице Лидии Алексеевне. Тонкие черты лица и задумчивый взгляд добавляли ей сходство со снежинкой. Себя я считала симпатичной, но до настоящей красоты мне было далеко — невысокая, светло-русая, есть прыщики, и непонятный цвет глаз — серо-голубые. Неплохо, но если сравнить меня с той же Леной Тумановой…

Лена слыла самой красивой девочкой класса — высокая, подтянутая, с длинными пшеничными локонами и пронзительными зелеными глазами.

Хрупкая фигурка вызывала желание защитить девочку от любой неприятности. Ленка казалась настолько нежной, что неосторожное прикосновение могло бы вызвать синяк. Тонкие изогнутые брови добавляли нечто трогательное

Лене, кроме того, нельзя было отказать в отсутствии вкуса. Сегодня, к примеру, она выбрала черную юбку-карандаш и бежевую блузку: ей прекрасно подходило это сочетание строгости и нежности. Это добродушный и открытый человек, как мне казалось, но и ехидства не занимать, и семь раз отмерит прежде чем резать.

Однако Ленка часто хвасталась своими новыми платьями и усмехалась, что, на мой взгляд, не показатель особого ума. При этом в учебе соображала средне, а знания ведь куда важнее внешнего лоска, за которым может не стоять абсолютно ничего. Однако несмотря на эти недостатки с ней можно было поговорить о чем угодно. Лена всегда умела развеселить, поддержать и дать совет. Вот и сейчас она трещит на ухо своей соседке по парте, Маше. Да и трещала-то она не только с ней. Уже в восемь лет Лена подружилась со многими ребятами кроме отличника Влада Миронова, который, как она говорила, слишком много воображал и не было дня, когда они не обменивались бы колкостями, толстушки Сони Петренко и Марины Князевой, которая иногда выпускала такие слова, что брови на лоб лезут — откуда она их только берет? А еще Лена прекрасно пела, что мы постоянно слышали на уроках музыки.

Лена сидела за партой со своей подругой — невысокой кареглазой Машей Гордеевой, чьи золотистые кудри доходили ей чуть ниже лопаток. Мария немного напоминала куколку — нежная, тонкая, с длинными пушистыми ресницами, пухлыми губами и искренней улыбкой. Мы быстро поладили. Она была веселой болтушкой и, казалось, никогда не унывала. Если ту же Леру расстраивали двойки или тройки, то Маша не обращала на них особого внимания и быстро исправляла их. Я улыбнулась. Поставь ей хоть кол — не сломается. Маша надела новенькую белую рубашку и воздушную черную юбку. Классический стиль хорошо сочетался с нежным и милым обликом.

За девчонками сидел сероглазый блондин Вова Солнцев не самой привлекательной наружности: тонкий, длинный, с нелепой короткой стрижкой и анемичным лицом с острым носом.

Кроме того, Вовка был высокомерным и…смешным. Например, когда мы ходили в столовую, где подавали манную кашу, Лидия Алексеевна, наша учительница советовала Вове поесть. На это Вовка кривился и отвечал:

— Мама готовит мне только то, что я хочу.

Сидящие напротив кудрявый черноволосый Женя Стрельцов и синеглазый шатен с волнистыми волосами Влад Миронов насмешливо переглянулись. Я и сама прыснула. Вовка с мальчишками не слишком подружился, так как своим поведением напоминал капризную девчонку, но был у него вечный слушатель — пухлый Витя Петухов, который ни в примерах не ладил ни устные не мог выучить ни читать не по слогам.