— Не хотела — да думать надо было, — подтвердила Лера, сдержанно кивнув.

Я быстро выскочила из класса, желая найти Иру и поддержать ее — ведь на данный момент она ничего не сделала Лене, я вообще не понимала причин этой странной ссоры. За мной выбежала и Маша. Ира сидела на подоконнике и горько плакала. Подойдя, я крепко обняла ее.

— Ничего не понимаю, — всхлипывала она. Маша нежно погладила ее по голове. — Ничего ведь не сделала, ровным счетом ничего!

— Это правда, — подтвердила я. Очень не хотелось, чтобы Ира так плакала, особенно в собственный праздник. — Мы разберемся, обещаю.

— И я обещаю, — закивала быстро Маша. — Странно это всё, странно. Но не переживай.

— Мы всегда тебе поможем, — добавила я. — И Леша с Антоном тоже, поверь!

— Может, она просто мне завидует, — хмыкнула Ира, утирая слезы. Сейчас, раскрасневшись, она была похожа на меленькую девочку, у которой мальчишка сломал любимую куклу.

Я глубоко вздохнула. И дураку было понятно, что Ира и Лена теперь возненавидят друг друга. Что еще хуже: Алекс наверняка поможет Ире, а Влад — Лене. Вот не хватало еще и войны в одном классе! И Лена своя, и Ира своя, и тот же Миша тоже свой! Я вспомнила недавнее обсуждение собрания над Мишей. «Какая справедливость, если между нами не будет единства и начнем избавляться, пусть и ради цели, друг от друга?» — сказал тогда Влад и как же к месту сейчас была эта фраза…

— Знаешь, странно это, — сказала я Маше на перемене. — Не находишь?

— Правда, — кивнула она, задумавшись. — Но Ира с Леной не ладят. Может она решила отомстить?

— Но за что? — я в самом деле ничего не могла понять. — Что такого сделала Ира, что целая ссора из-за обычной обуви?

— Не знаю, — пожала плечами Маша. — Может за Мишку или за собрание. Ну за то что заблокировали. Хотя странно — не будет Ленка мстить за каждый чих, я ее знаю.

— Но зачем нарывалась тогда? — рассуждала я, пытаясь хоть как-то разобраться. — Да и с Мишей они не особо общаются.

— Сама не понимаю, они как петухи, — усмехнулась Маша. — Но может поговорю. Авось что и выяснится.

Сейчас я почему-то вспомнила далекое первое сентября, когда мы только пошли первый раз в школу. Утром было такое ясное, безоблачное, деревья на проспекте Суворова стояли все в золоте. Сухие листья шуршали под ногами, нашептывая что-то таинственное и ободряющее — должно быть, о том, что с этого часа начинается совсем новая жизнь.

Мама вела меня за руку. Я шла сосредоточенные и, пожалуй, немного испуганная. крепко сжимая свободной рукой сумку, в которой лежали букварь, тетради в клетку и в косую линейку, пенал с карандашами. Тогда я впервые познакомилась с Машей и Ирой у входа в школьный двор. Мы подружились сразу, не думая о том, что между нами может быть что-то темное. Мне не хотелось, чтобы оно было и сейчас, но оно почему-то неодолимо возникало шаг за шагом.

Алексей

Фотографии я принес в школу на следующей неделе. Напечатать их все я не мог, но пять штук сделал аккуратно в том же фотоателье, что и летом. У отца я обнаружил пустую пластику и быстро вставил ее. Карточки нужно было добить поскорее, поэтому после дня рождения я наснимал ребят во дворе. Ира, забыв об огорчении, улыбалась возле школьного бревна, держа в руках букет кленовых листьев, а Незнам залез на брусья, бросив рядом с ними портфель. Теперь на перемене все весело рассматривали карточки. Я подарил их Ире, Насте, Владу, и одну — в наш кабинет русского и литературы. Вера охотно установил общую карточку в стеклянный шкаф, и на перемене мы весело рассматривали ее.

— Давайте и Иру поставим, ее день рождения! — предложила Маша.

— Хорошая идея, — подтвердила Настя, согласно кивнув.

Некоторые зашикали, но Маша с Настей всё же поставили фотку подруги с кленовыми листьями. Радостная Ирка обняла их обеих и послала победный взгляд Ленке: «Мол, твоя фотография здесь не стоит!»

С Настей я также поговорил примерно через неделю и попросил о встрече с ее отцом. Однако Всеволод Эмильевич пока был слишком занят подготовкой к предстоящему в январе партийному съезде: каждые две недели он уезжал в Москву по каким-то делам, связанным с наркоматом тяжелой промышленности или ЦКК. Мне оставалось терпеливо ждать середины февраля, когда закончится съезд и жизнь войдет в обычное русло. Ничего, подожду… Ждать мне приходилось гораздо дольше.

Мишка ничего не сказал ребятам, продолжая внешне вести как ни в чем не бывало. Его мать по-прежнему находилась под следствием, и никаких признаков его завершения не было. Несколько раз Ира напоминала ему об общем решении класса, но ничего из этого не получилось. Впрочем, Мишке было не позавидовать. Из девочек с ним общались только Лена и Настя, а остальные — только по мере необходимости. «Как бы его из пионеров не выбросили», — прошептала Юля, когда однажды мы шли вниз по нашей старой каменной лестнице с потертыми бордовыми перилами. Ездить по ним было больше нельзя — поставили шипы.

С началом третьей четверти центром нашей жизни стал открывшийся съезд партии. К его началу наш актив подготовил экстренный выпуск стенгазеты с передовицей и фотографиями ведущих строек страны. Мы с Антоном и Ирой буквально сбились с ног, доставая их из разных газет и журналов. Юля и Настя делали подписи и рисунки (хотя их на сей раз было мало), а Ира помимо прочего рисовала оформительные виньетки.

Споры по газете нередко перемещались домой к Антону, коль скоро он жил ближе всех к школе — на проспекте Суворова. В пылу болтовни Юля не заметила, как сгрызла донышко у тюбика канцелярского клея: мы потащили ее к умывальнику поскорее промыть рот, а Ирка отчаянно махала руками, не нужно ли срочно вызвать доктора. Мы вышли от Антона глухим вечером, смотря, как мокрая метель заметает дорогу. Настроение было хорошим, и мы вдвоем стали обстреливать снежками, что быстро переросло в снежное побоище: даже Ира, выбрав защитную позицию за ящиками у гастронома пыталась обстреливать нас. Кончилось тем, что мы с Антоном просто искупали визжащую Юльку с сугробе, несмотря на попытки Насти с Ирой отбить ее перекрестным огнем. Я пришел домой совсем мокрым, и сразу наткнулся на холодной взгляд мамы.

— Вот и хорошо, — холодно сказала она. — Завтра пойдешь в школу в старом, болотного цвета. Здоровый малый, скоро двенадцать лет, а ведешь себя как шестилетний балбес!

— Ну ладно… — мы немного поиграли в снежки, — пробормотал я. Если мама злилась, то, к сожалению это было надолго.

— В снежки… Извалялся весь… Ужинать хоть будешь?

— Угу… — пробормотал я, чувствуя вкусный запах жареного мяса с фасолью.

— Вот и «угу»…

Взяв пальто, мама со вздохом осмотрела его и понесла в ванную. Зимой она ходила по дому в старом французском наряде, который ей передал мой дедушка: в теплых серых брюках и голубой кофте с длинным рукавом.

— А у тебя все хорошо? На работе? — спросил я, садясь за наш желтый шлифованный стол. Меня удивила легкая мамина задумчивость, словно она мыслями находилась где-то в другом месте.

— Да так… По-разному… — раздался мамин голос.

— Что-то случилось?

Мама посмотрела на меня, а затем подошла к маленькому шкафу. Не знаю почему, но сейчас она показалась мне очень слабой.

— Так, ерунда… — Мы незаметно для себя перешли на французский.

— На работе неприятности? — спросил я

— Ну так… У нас новый замдиректора — Князев. Редкий хам и неприятный человек. — В голосе мамы звучала грусть и легкая надтреснутость. — Просто неприятный.

— Ты с ним столкнулась? — я прищурился. — По грустному взгляду я понимал, что произошло что-то неприятное.

— Не столкнулась, а так… — поморщилась мама. — Он пришел в отдел и стал на меня кричать: «Где у вас словарь?» Я говорю, что мне он не нужен. Этот Князев так нагло посмотрел на меня и сказал: «Вы понимаете, что это незаконно! Завтра же исправить!» И смотрел на меня, словно он один мой начальник… — голос мамы почему-то дрогнул.

Я ничего не говорил, смотря на маму. Сейчас ее строгость и требовательность куда-то исчезли, а она стала слабой девочкой.