6 января, среда.
Опять Уотерлоу, опять Лили. На этот раз миссис У. пишет Леонарду о духовке, а в конце письма сильно беспокоится о том, не надоело ли нам слушать, насколько восхитительным они считают Эшем-хаус. Странно, что обе леди в этой переписке пишут только джентльменам, инстинктивно чувствуя, я полагаю, что, если бы они писали друг другу, отношения стали бы гораздо более едкими34. Письмо Лили продолжает историю спрятанного солдата. Теперь я очень четко представляю ее перед собой, с очаровательными глупыми щенячьими глазами, совершенно неспособную муху обидеть или задумать недоброе и все же обреченную вечно «страдать за грехи более сильных людей». В данном случае она находилась во власти горничной, которая и пригласила солдат, а у Лили не хватило духу ни нагрубить им, когда те пришли, ни «нажаловаться на коллегу хозяйке». «Я бы сделала что угодно, только не это», – полагаю, примерно так она и забеременела. Как бы то ни было, я вновь «замолвила» за нее словечко взамен на обещание не иметь больше дел с солдатами. Л. уехал в Хампстед в 10 утра читать вторую лекцию. Как я и предполагала, первая имела большой успех. Он считает женщин гораздо более умными, по сравнению с мужчинами, а в некоторых случаях даже слишком умными и посему склонными не видеть сути. Сегодня днем из-за второй лекции он останется в Хампстеде, пообедает с Лилиан и, возможно, увидится с Джанет. Только очень скромный человек вроде него может так относиться к этим женщинам рабочего класса: Лилиан35, Джанет36 и Маргарет. Клайв37, а впрочем, и любой другой умный молодой человек, как бы сильно ими ни восхищался, с напускным видом притворялся бы, что это не так.
Все утро я писала с безграничным удовольствием, что странно, ибо знаю: радоваться там нечему и через 6 недель или даже дней я все это возненавижу. Затем я поехала в Лондон и узнала в Грэйс-Инн38 про комнаты. У них был выбор, и, немедленно представив всевозможные удобства, я с трепетом погрузилась в изучение вариантов. Они идеальны для одного человека и невозможны для двоих. Оказалось, у них есть две изумительные комнаты с видом над сад, и в общем-то все. Рядом с одной из них грохочет Грэйс-Инн-роуд39. Затем я посмотрела квартиру на Бедфорд-Роу, выглядевшую божественно, но агенты сказали мне, что им поручено сдавать ее только с мебелью. И теперь, конечно, я убеждена, что в Лондоне нет квартиры, равной моей! Я могла бы часами бродить по темным улицам Холборна40 и Блумсбери. То, что видишь и над чем размышляешь – суматоха, беспорядок и суета вокруг… Переполненные улицы – это единственное место, заставляющее меня думать, а что бы сказали другие. Теперь мне надо решить, пойду ли я на вечеринку на Гордон-сквер41, где выступят Араньи42. С одной стороны, я избегаю нарядов и приключений, с другой, знаю, что с первой вспышкой света в зале и шумом голосов я опьянею и пойму, что жизнь не имеет ничего общего с вечеринками. Мне стоит увидеть красивых людей и испытать ощущение того, что я нахожусь на гребне высочайшей волны – в эпицентре событий. С третьей и последней стороны, вечера у камина, когда читаешь Мишле43 и «Идиота44», куришь и беседуешь с Л. в домашних тапочках и халате, – тоже райские. И поскольку он не будет уговаривать меня пойти, я точно знаю, что останусь дома. Кроме того, я не обделена тщеславием – у меня нет подходящего наряда.
7 января, четверг.
Нет, мы не пошли на вечеринку на Гордон-сквер. Леонард вернулся слишком поздно, лил дождь, и мы действительно не хотели никуда идти. Его лекции имели большой успех. Одна пожилая дама сказала Леонарду, что они считают его своим личным другом на всю жизнь, а другая – что он единственный джентльмен, которого женщины-рабочие понимают. Он объяснял им переводные векселя45 и тому подобное в течение часа, а затем отвечал на вопросы, которые опять-таки были невероятно вдумчивыми. После обеда я отправилась в Воспитательный дом46 узнать, не сдадут ли нам Брунсвик-сквер или хотя бы половину дома, затем пошла в «Omega47», чтобы купить Джанет шаль, а потом на чай с ней. В больнице меня встретил мистер Чабб. Он сидел за письменным столом в очень уютной теплой комнате с видом на сад, а его ассистент в это время рисовал планы домов за высоким столом. Мистер Чабб начал толстеть. Он узнал меня и сразу стал чрезвычайно вежливым. Дом на Брунсвик-сквер уже почти отошел отставному госслужащему с Цейлона48 по имени Спенс, который, однако, может быть не против сдать нам два верхних этажа, что нас очень даже устроило бы. Я, разумеется, страстно захотела получить Брунсвик-сквер. Мистер Чабб, человек с бесконечным количеством свободного времени, любящий поболтать, обсудил со мной все возможности. Сам он не особо восхищается фресками Адриана49, но сказал, что большинству людей они нравятся. Цейлонский джентльмен50 предложил закрыть их занавесками, считая, по-видимому, слишком хорошими, чтобы уничтожать, хотя и не очень приятными глазу. Он холостяк, вероятно, довольно сварливый и некогда возглавлявший сумасшедший дом в Коломбо51. Во время разговора в комнату вошел секретарь, также чрезмерно вежливый, особенно после того, как он услышал мое имя.
– Миссис Вулф, безусловно, имеет серьезные притязания на этот дом, – сказал он. – Лично я не думаю, что Спенс прав.
– Согласен, – твердо отметил мистер Чабб. – Я прочел о нем в медицинском справочнике, и он, кажется, порядочный человек.
– Так и есть, – согласился секретарь, – но… Не в наших правилах отказывать в помощи в одиннадцать утра, даже не попытавшись.
– В двенадцать, можно сказать, – уточнил мистер Чабб.
Умоляя сделать все возможное и сообщить результат, я, пожав им руки, наконец ушла. Они посоветовали мне посмотреть дом на Макленбург-сквер52, что я и сделала. Это огромное помещение с большим залом и широкой лестницей, и мы могли бы поселиться в квартире наверху; единственный минус в том, что Грэйс-Инн-роуд проходит сзади дома. Когда я вышла оттуда, лил дождь. Однако я-таки добралась до «Omega» и купила все необходимое у глупой молодой женщины в постимпрессионистской тунике. Я пошла в Хампстед, встретила там одну пожилую даму, отправилась на станцию, дабы избежать чая с Эмфи53, а затем меня пустили к Джанет. Она в постели, и ей придется лежать еще несколько недель. Нервы у нее совсем никудышные. Она не может ни читать, ни что-либо делать, – догадываюсь, насколько несчастной она, должно быть, чувствует себя, особенно учитывая возраст и Эмфи, утомляющую своей однообразностью и каким-то нескончаемым энтузиазмом. И потом – старость утомительна. Но все же Джанет очень смелая и настолько неэгоистичная от природы, что на самом деле интересуется другими людьми. Мы говорили о Леонарде, и о жизни в Лондоне, и о поэзии Харди54, которую она не может перечитывать, – слишком меланхоличная и отталкивающая, – говорили и о вещах не столь интересных. Я спорила. Было уже поздно, и она предложила поужинать вместе, а потом уже пойти с Л. на мирные дебаты в Женскую гильдию. Я бы не вынесла ужин и посему ретировалась в публичную библиотеку. По дороге я попала под один из самых сильных ливней, которые когда-либо видела. Это больше походило на душ, чем дождь. Мои туфли так скрипели в библиотеке, что мне стало стыдно. Затем я поужинала в очень хорошей закусочной для извозчиков – вульгарное, но чистое и спокойное место. В 8 вечера я встретилась с Л. на Черч-Роу 28. Комнаты там старые, обшитые белыми панелями, и одна из них была полна женщин-рабочих. Приятно (после прочтения ужасающих писем о родах55) видеть хохочущих как школьниц женщин. Выступал мистер Гобсон56, и это было здорово. Женщины, как обычно, производили впечатление своей чувствительностью и, кажется, наличием определенного чувства ответственности. Пришло еще одно письмо от миссис Уотерлоу.
