– И я нажрался, – он развел тяжелые руки. – Ибо трудящийся достоин награды за труды свои.

– Отвести тебя домой? Оля, наверно, ищет!

– Не хочу я домой.

Илья отпил еще и, перекатывая за щекой пиво, наблюдал, как оживают движения пьяного человека, как медленно заполняются разумным светом его глаза. Отец Федор отвалился на спинку зеленой скамьи, тянущейся по всему периметру паба. На фоне многоцветной стены, прошитой футбольными шарфами, флагами и прочей сальной ниткой, его лицо казалось белой, едва прозрачной заплатой. Федор был соседом Руднева, жил на той же лестничной клетке. У него была жена Ольга и шестеро детей. Имена детей Илья помнил, но присоединить нужное имя к нужному ребенку мог не всегда, поэтому при встрече спрашивал просто: «Как Димка?» или: «Как дела у Веры?», а когда Федор отвечал, Руднев уже представлял, о ком примерно идет речь. Дети быстро росли, менялись одеждой, маскируясь будто специально под своих братьев и сестер, хотя маскировка была тут лишней – все они походили друг на друга, как птенцы из одного гнезда.

– Ты мне лучше пива принеси, – сказал Федор.

Руднев взял для него пива. Тот отпил несколько глотков, достал из-под стола почти пустую бутылку водки и влил ее остатки в бокал.

– У нас со своим нельзя, – крикнул бармен, но Федор его не слышал.

Он дожидался, пока водка разойдется в пиве.

– А это что? – спросил Руднев, показывая на бумаги.

– Придел у храма ремонтирую. Сижу вот считаю. Работнички куда-то тыщ десять увели.

Федор выпил.

– Как дети?

– А что дети? Что им будет? Бегают туда-сюда. Покоя нет. Вот тебе хорошо, Илюш, дома тихо, спокойно… – тут Федор осекся. Он обернулся на Илью с безумным от вины взглядом. – Прости-прости, Илюш! Вот я дурак!

– Ты просто пьяненький, Федя. Пошли домой.

Федор чуть не плакал. Он покачал головой, потом разинул рот и хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Он пригладил бороду, собрал в одну кучу бумаги на столе, накрыл их ладонью.

– Прости! Я не знаю, как ты там один в этой тишине.

– Работой спасаюсь.

Руднев сидел, чуть подавшись вперед, подпирая себя черствым взглядом. Он был пуст.

– Ну… Оно и верно. Ты от бога врач, – нашелся он.

– Тут, знаешь, одного мальчика привезли… Мне показалось даже, что это Ванька.

Руднев подумал, что зря сказал. Он вращал бокал и глядел, как пена цепляется за его стенки. Потом он посмотрел на удивленного Федора.

– Похож, что ли, так?

– Наверно. А может, еще чего.

– Ох-ох, Илюш! – закудахтал Федор, собираясь, кажется, снова плакать.

– Больше года прошло.

– Да ведь правда. А кажется, вчера. Упокой, Господи, души раб твоих…

– Ну хватит вот этого…

Руднев кончил с пивом, отставил пустой стакан на соседний столик.

Они вышли на улицу и зажмурились от света.

– Ты иди, Илюш, а у меня дела еще.

– Какие у тебя дела? Ты до этих дел сам не дойдешь.

– Дойду. Иди. Иди высыпайся.

Федор прилип к стене.

– Нет уж! Я тебя не брошу. Иначе Оля мне голову отвинтит. А должна бы тебе.

– Не отвинтит. Не нужна ей моя голова.

– Прям не нужна?

Федор прошелся вдоль стены, отстраняя помощь.

– Не любит матушка меня.

И, сказав это, он нашел в себе силы выпрямиться и пройтись по прямой. Руднев догнал его. Они шли дальше.

– Не говори ерунды.

– Она разводиться хочет.

– Это чего вдруг?

– Устала, говорит. Денег нету. Меня дома нету. На службе с утра до ночи, в выходные – внехрамовые требы, теперь ко всему прочему ремонт этот… Дети без отца растут. Терпение кончилось. Смирение кончилось. И у ей, кажется, любовь кончилась.

Ветер поднял его волосы.

– Как же вам разводиться?

– Как всем. Такой же грех.

– И в чем же выход? Если она без тебя останется?

– Ей в этом и видится выход.

Они вошли в подъезд, поднялись на последний этаж.

– Слушай, у меня дома иконы от Саши остались, – сказал Руднев, видя, что Федор медлит заходить к себе. – Хотел тебе отдать, да все забываю.

– Иконы?

– Да. Много их. Может, ты заберешь?

– Давай гляну, – пожал плечами Федор и вошел следом.

Руднев встал у двери, ведущей в спальню, подергал ручку. Дверь была заперта.

– Не помню, где ключи. Я спальню закрыл, а где ключи, не помню… Сейчас.

– Где ж ты спишь?

– В комнате, на диване. Я ее давно закрыл. Не хожу туда.

Руднев ушел на кухню, вернулся с ножом. Поковырял лезвием дверной замок.

– Да не надо, Илюш! – остановил его Федор, испугавшийся взлома. – Ну что ты портишь?

Он стоял в коридоре и наблюдал, как напрягается лицо Руднева. Лезвие было тонкое. Оно мягко скручивалось от стараний и никак не брало, никак не брало. До Федора вдруг дошло, что это за комната, в которую пытался попасть Илья.

– Илюш, ладно! Сейчас изрежешься!

– Ну!

Руднев дернул дверь на себя.

Он сам не ожидал, что рывок получится такой силы. Ручка вылетела из замка, и тот развалился надвое. Дверь распахнулась.

– Гляди, – сказал он, включая в спальне свет.

И только Федор подошел к выломанной двери, только заглянул в спальню, где по стенам в странном порядке были развешаны иконы, с лестничной клетки послышались мелкие черствые шаги. Появилась Ольга. Она, обеспокоенная внезапным шумом, вышла в подъезд и увидела, что дверь в квартиру Ильи открыта. Увидела самого Руднева и своего мужа.

– А, это ты, Илья. Здравствуй, – сказала Ольга и, посмотрев через висок на Федора, скрылась.

Опять наступило молчание. Федор глядел в сторону. Физиономия этого громадного человека приняла совсем уж горький и по-детски сконфуженный вид.

– Ну, – протянул он со вздохом. – Пойду.

– А иконы как же?

– Пускай у тебя будут, – сказал Федор, больше не глядя в спальню Ильи.

– Мне они зачем?

– Молись.

Федор пригладил бороду и, скрипнув дверью, ушел к себе.

Руднев стоял на пороге спальни. И в ней все было ярко. Саша любила свет, а Рудневу ламп хватало в больнице. Глаза его за время работы сохли, и дома он просил сумрака. Но что ей его глаза? Все должно быть бело, да так, чтоб не видно потолка. Чтоб ни единой морщинки. Но какие морщинки? Только сама их и видела.

Лишь иконы над кроватью были темны, как ночные оконца. Множество икон. С каждой глядел на него знакомый лик. Руднев не помнил имен, но улыбался им, как старым приятелям, явившимся из прошлого, вдруг и сразу из милого прошлого.

Иконы были общие. Так она сказала, когда Илья первый раз пришел в ее съемную комнатку и поинтересовался: «Это все твои?!» Саша смутилась, будто Илья спросил со смехом или издевкой.

Но нет, он глядел серьезно. Это была в нем самая нужная черта: никогда Саша не встречала ни в ком такой страшной прочности взгляда. «Ха! Я не верю в Бога. Хозяйка сказала, что прежние жильцы не забрали. Так что иконы – общие. Сказала – пользуйся. Прикинь, дизайн. Мне неуютно! Они так смотрят…» – был ее ответ. Неуютно казалось только поначалу. Святые смотрели, но любить не мешали. Им двоим никто не мог помешать.

В эту душную двушку под самой крышей они переехали после свадьбы. Святых перевозили в коробках, чередуя с книгами, чтоб не треснуло стекло. Выходило неловко: Святитель Николай – «Любовь живет три года» – Троеручица – «Дневник Бриджит Джонс» – Святой Христофор – «Священная книга оборотня»… Так они и лежали в коробках на антресолях.

«Как думаешь, Бог помогает?» – спросила однажды Саша, вернувшись от врача. У них уже был Ваня. Она выучила молитву, нашла среди святых нужного, поставила на прикроватную тумбу и молилась ему. Остальные иконы Руднев развесил на стене. Он подчинялся, делал все, что она просила. И пошутил в ответ: «Эти святые не отвернулись от нас во грехе, не отвернутся и в молитве».

Он не заметил, как оказался в спальне и без звука ходил по ковру. Он разглядывал прошлое. Под столом, на котором до сих пор лежали начатые Сашей книги, Руднев нашел коробку с игрушками. Он покопался в ней и достал машинку с красными полосами и крестами на боках. Руднев покрутил модельку в руках. Когда-то, в самом начале пути, когда был дураком и верил, что дежурство в скорой даст ему отвагу и выдержку, он разъезжал по городу именно в такой машине. Такую же подарил и сыну.