Но римляне медлят, практически заигрывают с готами, провоцируя их заходить с набегами всё дальше и дальше. Эйриху было плевать, что там подумают простолюдины, но вот знать... Знать должна уже начать задавать вопросы — очень практические вопросы о целесообразности власти слабого правителя. Если император не может защитить их имущество и жизни силами легионов, может, он не достоин власти?

Эйрих всегда ставил себя на место своих противников, умозрительно, чтобы попытаться их понять. Врага легче одолеть, лишь понимая его лучше, чем он сам себя понимает.

«Война — это битва умов полководцев, а не только сила войск», — вспомнил Эйрих истину, найденную им ещё в прошлой жизни. — «Кто кого передумает — тот и победил».

И он чувствовал, что ему отчаянно не хватает информации и понимания римлян.

«Надо побыстрее прочитать и перечитать принцепса Октавиана Августа», — сделал он себе зарубку на память. — «Хотя Август бы давно уже разобрался с нами...»

— Но тогда чего они хотят? — спросила Эрелиева.

— Не знаю, — признался Эйрих, — но я обдумываю это. Посмотрим, к чему всё это приведёт...

/9 сентября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, деревня без имени/

Деревянная часовня, увенчанная простым крестом, была тесным помещением, где едва уместится пять-шесть человек. Строили её тщательно, но с экономией материалов, поэтому стены были из тонких брёвен, пусть и тщательно отёсанных. На алтаре часовни стояла единственная серебряная чаша, из которой отец Георгий орошал младенцев водой при крещении.

В христианских храмах несторианского толка, Эйрих видел красивые иконы, но в этой часовне ничего подобного нет и не было никогда.

— Скажи, как ты пришёл к Христу? — спросил отец Григорий. — Я никогда не видел тебя на проповедях.

— Для того, чтобы к тебе пришёл бог, не нужно находиться в каком-то определённом месте, — уверенно ответил Эйрих.

Концепт о том, что не нужно каких-то там храмов, он понял в прошлой жизни, в Хорезме. Тамошние жители были мусульманами и у них, фактически, не было храмов. Единственный храм их религии находился в далёкой Аравии, в городе Мекка. Их мечети — это не храмы, а места для совершения молитв. У христиан же повсюду храмы, даже у кереитов и найманов, христиан-несторианцев, были такие сооружения.

У тенгрианцев, таких как Эйрих, были священные места, но не было сооружений, где надо было совершать молитвы и поклоняться своему богу. В этом радикальное отличие от христианства и мусульманства. Но здесь о мусульманах никогда не слышали, зато не протолкнуться от христиан, причём не от арианцев, которых Эйрих ещё принимал, а от неправильных, верящих в тройного бога.

— Тогда как ты узнаёшь о необходимых ритуалах? — лукаво усмехнувшись, спросил отец Григорий.

— Отец научил, — ответил Эйрих. — Но это неважно. Важно то, что должна быть вера. Если совершать все положенные ритуалы, но без веры, то в них нет никакого смысла. Ты, святой отец, видишь это каждый день.

Отец Григорий недовольно поморщился. Ему не нравилось, как говорит этот малец, но малец был прав. Веры у паствы нет. Они почти в открытую поклоняются своим старым богам, особенно, когда выпьют хмельного, совершенно не боятся кар господних, а некоторые из них разоряли христианские храмы во время набегов — пусть это не готские храмы, но они посвящены одному богу...

— Если ты поддержишь меня, святой отец, — заговорил Эйрих. — Я сделаю так, что подчинённые мне готы уверуют в единого бога.

— Что ты понимаешь под «поддержкой»? — отвлечённый тяжкими думами, спросил отец Григорий.

— Скоро должно что-то произойти, — вздохнул Эйрих. — Что-то нехорошее. Что-то, что я не в силах остановить. Если мы справимся, то надо будет выбирать нового вождя, но уже не просто первого среди равных, а настоящего вождя...

Сказать, что отец Григорий был потрясён — это преуменьшить его истинное изумление. Такие юные мальчики так не говорят. Он молчал около минуты, борясь с внешними проявлениями изумления.

— И кого ты видишь таким, кхм-кхм, вождём? — поинтересовался он, отойдя от изумления.

— Зевту, своего отца, — ответил Эйрих без лишних раздумий. — Он достойный воин и должен хорошо проявить себя у власти, ведь у него есть выдержка.

— Но я могу немного... — с неохотой признался отец Григорий.

— Если бы ты мог много, ты бы не согласился нас поддержать, — едва обозначил улыбку Эйрих. — Но кое-что ты, всё же, можешь...

/16 сентября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, деревня без имени/

Комит Иоанн Феомах торчал в этой варварской деревне уже восемь дней. Вождь Брета оказался достаточно наивным, чтобы купиться на дары и посулы.

Пришлось ограбить собственную виллу, собрать всё золото и ценности, а также забрать все бочки дорогого вина, заложенные ещё его прадедом, чтобы приехать к готам с щедрыми дарами.

Дорогу до этой деревни, где живёт довольно успешный готский вождь, но, самое главное, далеко не самый успешный, подсказали готские мирные селяне, обитающие на границе Паннонии. О Брете ходят разные слухи, дескать, он уважаем в среде вождей, но всё равно не самый важный из них.

Иоанну нужен был именно такой. Такой, чтобы его впечатлили щедрые дары, а ещё такой, чтобы мог собрать у себя в деревне всех окрестных вождей с дружинами.

Да, обещанное замирение с императором прозвучало бы слишком наивно, если говорить о таком в Константинополе, но варвары — это варвары. Брета принял всё за чистую монету, что было подкреплено личным даром от Иоанна — он подарил вождю недешёвую такую спату, купленную у мастера-кузнеца Алексея, что держит мастерскую на Воловьем форуме Константинополя. Меч был общей длиной в один градус (3), с рукоятью в полтора пальма, с навершием в виде позолоченной головы орла. Таких мечей у него двадцать штук — пришлось продать загородный домик в районе Филопатеона, совершенно без прибыли, за ту же сумму, за которую когда-то покупал, но это даже повезло, учитывая срочность...

Можно было занять у иудеев, но связываться с займами у неверных — это низко и позорно. Тем более, что успешное выполнение задания окупит всё сторицей. Император не сможет игнорировать тот факт, что Иоанн выполнит важнейшую миссию и спасёт страдающих под налётами варваров жителей Далмации и вообще всех окрестных провинций. Возможно, с синекурой, то есть слежением за императорской конюшней, будет покончено и ему, наконец-то, доверят более высокий и важный пост...

Никто из варваров не заподозрил вообще ничего. Разве что тот странный малец...

«Эйрих — вроде бы, так его зовут?» — припомнил Иоанн, активно дрыгающий тазом.

Сейчас комит находится в доме одной женщины, Ильды. Она овдовела несколько лет назад, как сообщил Герих, гот на службе в палатинской ауксилии. Муж её либо погиб в лесу, либо сбежал, но это и неважно. За один фоллис она отдалась ему, выпроводив из дома своего сына.

Несколько минут спустя, закончив с Ильдой, Иоанн поправил одежду и вышел из дома вдовы.

Его слегка беспокоил этот малец — Эйрих. Судя по его глазам, он понимает гораздо больше, чем остальные. Это странно, почти невозможно, но Иоанну показалось, что хорошо владеющий народной латынью мальчик прекрасно всё понимает.

«Ерунда», — отмахнулся от тревожных мыслей комит. — «Он слишком мал, а ещё он варвар. И вино он не пил потому, что слишком юн».

Сейчас, пока Иоанн просто убивает время, предаваясь развлечениям с Ильдой, в деревне собираются вожди и старейшины окрестных родов. Прибывающим вождям комит дарит спаты, качеством не хуже, чем спата Бреты, а также дарит шелка, драгоценности и редкие тут экзотические яства, вроде сушёных фиников из Сирии.

Брета говорит, что в ближайшие дни соберутся все вожди и старейшины, после чего можно будет начинать осуществлять задуманное.

«Скоро я покину эту дыру и вернусь в Константинополь», — мечтательно подумал Иоанн, расплачиваясь с Ильдой. — «Триумфа мне не дадут, хотя я этого достоин, но вот овации... Да, я вытребую у Антемия овации...»