— Они не сильно похожи, — объясняла Изабелла, переставляя куклы. — В книге я их представляла совсем по другому. Знаешь на кого больше похоже главные герои?

— На кого же? — поинтересовались у девочки.

— На тебя с мамой. Я думаю вы так и познакомились. Когда пили чай в беседке.

— Ты почти угадала.

— Папа, — девочка загрустила.

— Что такое?

— Не убивай, пожалуйста, маму.

Гвин не ответил, глядя на беседку, где две куклы пили чай.

— Хорошо, — сказал он, не проронив ни грамма эмоций. — Сделаю всё возможное.

***

Его создали ещё в семнадцатом веке, в одной из пыточных испанской инквизиции. Он переходил из рук одного палача к другому, пока не очутился на землях Речи Посполитой. Вскоре его убрали из орудий пыток и он стал достоянием музея. Но Отто Крюгеру так пришёлся по душе Ведьмин стул, что он приказал немедленно изготовить один экземпляр.

Когда гвардейцы отдали маршала «Отряду сто тридцать семь», последнее, что он помнил, как ему вкололи снотворное. Очнулся он в тёмном подвале. Шею, руки и ноги скрепили стальными пластинами. В нос ударил запах крови. Эрвин почувствовал, как от холода дрожит всё тело. Неудивительно, ведь его полностью раздели.

— Подъём, маршал, — послышался шипящий голос. На потолке включилась лампочка и под её свет вышел Отто. Он методично стучал бейсбольной битой по бетонному полу.

— А я знал, что допрос будешь вести ты, — ухмыльнулся Эрвин. — Решили сразу выпустить плохого полицейского?

— В «Отряде сто тридцать семь» нет хороших полицейских, — сказав это, Крюгер с размаха ударил маршала по ноге.

— Ух, — скривился Эрвин. — Не идёт тебе эта бита. Максимум какой-нибудь короткий хлыст.

— Я её купил специально для вас, маршал, — второй удар пришёлся по голове.

— Допрашиваемого нельзя бить сразу в голову, — Эрвин сплюнул сгусток крови. В глазах двоилось. — А то он теряется и ничего не может ответить.

— Говори, ублюдок: почему предал консула? Дело Хартии?

Маршал рассмеялся.

— Я похож на клоуна?

— Знаешь, Малыш Отто, я тебе завидую. Не знаю как ты, а я приказов во благо дела Хартии навыполнялся. Достало. Я заметил, что все войны, даже те, которые я вёл, сначала заканчиваются тупиком, потом катастрофой, а затем перемирием и переговорами. Глядя на то что мы творим, невольно задашься вопросом: на кой ляк мы нагромоздили такие горы трупов? Ведь и без этого нормально жили. Но почему-то нам позарез надо было лезть всё дальше и дальше. И вот мы вышли на свой максимум. На фронте стратегический тупик. И скоро, Малыш Отто, приклад конфедерата вежливо постучится тебе в двери пыточной.

Крюгер ничего не ответил. Только сломала Эрвину несколько рёбер, от чего маршал с трудом начал дышать.

— Раз в неделю я нахожу в своём почтовом ящике письмо, — продолжал Эрвин. — Мне его пишут матери, сёстры, жёны. Смелые девушки. Все письма сводятся к одному вопросу: «Почему умер мой брат, муж, сын?» Я несколько раз пытался ответить. Но так и не смог. Потому что ответить нечего.

— Бабе неположенно задавать вопросы. Её обязанности не выходят дальше кухонной плиты. Если бы наша ненаглядная первая леди это уяснила, не случилось бы сегодняшнего инцидента.

— Я знал, Крюгер, что у тебя проблемы с женщинами. Но чтобы настолько, — маршал засмеялся ещё громче.

Отто вскипел и принялся лупить Эрвина безостановочно. Звуки ломающихся костей смешались с рычанием Крюгера и стонами Кнута. Несколько раз маршала рвало прямо на себя. Так продолжалось до тех пор, пока бита не сломалась по полам.

— Последний вопрос, — часто дыша, сказал Отто. — На кой ляк ты выпустил Варшавских призраков?

— Ох… — Эрвин едва держался в сознании. Из носа ручьём текла кровь. Левую кисть размозжило и она отвалилась. Из голеностопа торчала кость. — Они же сами… убежали…

— Не неси чепухи. Нахрена ты их к себе привёл?

— Сюрприз, — с трудом оскалился Эрвин. Во рту между зубов зияло несколько дырок. — Скоро ты всё узнаешь.

***

Деревянные доски прогнили. Несколько провалились на нижний этаж. Скрипучий диван окончательно развалился и покрылся толстым слоем пыли. Стёкла единственного окна заволокло грязью, закрывая простилавшийся за ними вид. Но голуби всё равно оставались верны этому месту, живя здесь целой стаей.

Голубя принято называть птицей мира, но Элизабет никогда не понимала кому пришла в голову идиотская мысль наделить эту птицу миролюбивыми качествами. Она несколько раз видела как более сильный голубь наседал на слабого и начинал клевать ему голову, до тех пор пока не добирался до мозга. Медленно, уверено, хладнокровно. Мирными намерениями там и не пахло.

Скрипя половицами, на чердак медленно взобрался консул Гвин. Облокотившись об стену, он долго будет смотреть на Элизабет и это молчание оглушало громче любого крика. Гвин ожидал, что Лиза отведёт взгляд, но ошибся. Первая леди с гордо поднятой головой смотрела на него в ответ. Страшно было, когда на кону стояла судьба Хартии. Сейчас, когда всё потеряно, она не уступит в своей последней схватке.

— Это действительно ты, — с долей удивления прокомментировала Элизабет.

— Верно, — кивнул консул и поправил очки. — Но сегодня я узнал, что оказывается у меня другая супруга. Подлая, безнравственная и неумеющая держать слово. Ну и ну. Мне больно.

— Ты по этому специально меня сюда привёз? Чтобы почитать мораль?

— Не смог отказать в удовольствии.

— Так ответь же, как тебе удалось выжить? Ни за что не поверю, что твоей власти подчиняется ещё и смерть.

— А ты подумай. Хорошенько. Ты же умная девочка. Глупая не решилась бы на такой шаг.

Элизабет долго вглядываясь в лицо Гвина и вспомнила, что тогда у него на щеке не хватало родинки. Линзы ничего не увеличивали. А из-под белоснежных волос выглядывало два тёмных волоска. Всё это она уловила ещё тогда, но липкий страх напрочь заглушил все мысли.

— Двойник, — сокрушённо протянула она.

— Молодец. Сегодня он меня заменял, а я решил сделать тебе и дочери сюрприз. Каково же было моё удивление, когда я застал только Изабеллу. А затем звонок Отто расставил всё на свои места.

— И долго у тебя двойник? Надеюсь, ребёнок всё же от нас?

— Не говори ерунды. Какое счастье, что Изабелла сейчас нас не видит.

— Девочка не заслуживает таких родителей. А мы совершенно не заслуживаем семьи. Те, кому государство важнее родных.

Гвин ничего не ответил, достал белый листок и ручку, а затем протянул Элизабет.

— Чего ты хочешь? — удивилась девушка.

— Пиши просьбу о помиловании. На моё имя. Напиши, что тебя заставили участвовать в перевороте. Угрожали убить дочь. Пару строк и я закрою глаза на всё, что ты натворила в этот день.

Элизабет взяла листок, несколько секунд смотрела на него, после чего отбросила прочь.

— Ты понимаешь, что если ты попадёшь в руки Крюгера, мне тебя уже не удастся вытащить?

— Да.

— Тогда что ты творишь?

— Гвин, — она серьёзно взглянула на него, — когда в последний раз ты ходил по своему государству пешком? Без охраны? Как тогда, когда ты спас меня?

— Слишком много начало стоять на кону и я перестал этим заниматься.

— Если бы ты по чаще покидал Киевус, то увидел бы что за ним происходит. Люди работают на фабриках и заводах день и ночь, чтобы содержать твою армию и столицу. Они не увидят ничего прекрасного, не смогут подумать ни о чём умном и никогда не попробуют ничего вкусного. Сотни километров Хартии под контролем бандитских шаек. Во многих районах начинаются голодные бунты. А о том, что происходит на фронте, я даже не желаю заикаться. Я просила тебя этого не начинать. Ты отверг все мои просьбы. И не оставил мне иного выбора.

— Ты действительно веришь, что моя смерть спасла бы Хартию?

— Да, дорогой. И даже так я продолжаю тебя любить. Но сейчас уже слишком поздно. Отто Крюгер взял в свои руки слишком много власти и даже если бы ты хотел что-то изменить, он тебе не даст этого сделать. Тебе остаётся смотреть как всё рушится. Даже с талантливыми мальчишками из штаба твой поход был обречён. А сейчас и подавно.