– А ты молоток, Давыдов! – прогудел он. – Крепко работаешь, по-нашему! Надо бы тебя в вечернем рапорте отметить, заслужил…

После этих слов полагалось вскинуть руку в пионерском салюте и отчеканить что-нибудь вроде «Рад стараться!» или не столь старорежимное «Служу трудовому народу!» Что я и проделал к вящему удовлетворению собеседника, ограничившись, правда, нейтральным «Есть, тащ комотряда!» Кроме шуток: для новичка попасть по такому поводу в вечерний рапорт (его перед ужином полагается сдавать дежурному командиру) – нешуточное достижение. Есть чем гордиться, была бы охота.

Тохиного горна, чей звук доносился да самого дальнего уголка главного корпуса, в помещении «завода» слышно не было – сигнал к обеду, как и к окончанию рабочего дня, подавался обыкновенным звонком, закреплённым над входом в цех. Коммунары, кто поодиночке, кто группками, потянулись наружу. Пошёл и я, предварительно оставив в «своём» шкафчике спецовку – Олейник уже успел сообщить, что в столовую в рабочей замасленной одежде не пустят, уговаривай – не уговаривай. Заодно сполоснул руки в жестяном рукомойнике, однако, полностью избавиться от въедливого керосинового амбре и машинного масла не удалось, сколько ни тёр я ладони куском вонючего мыла и жёсткой щёткой.

Видимо, я потратил на гигиенические процедуры слишком много времени – в цеху уже никого не было, и надо было поторопиться, чтобы не оказаться за столом последним. Я побежал к выходу из цеха мимо столярного участка, где строгали и шкурили рейки для решётчатых площадок, устанавливающихся над капотами грузовичков-автостартеров, а так же сколачивали упаковочные ящики. И – краем глаза заметил забытую на одном из верстаков стамеску.

Я воровато оглянулся – цехе никого, я последний. Бочком подойти к верстаку, как бы невзначай сунуть стамеску в карман – И мухой отсюда, пока не застигли не месте преступления.

«Одно к одному…» – думал я, торопясь по песчаной дорожке к главному корпусу. Ведь не далее, как сегодня утром гадал, как бы забраться ночью в кабинет к завкоммуной – и вот оно! Без инструмента в кабинет завкоммуной не забраться – замок там, конечно, ерундовый, но надо же чем-то отжать створку двери. Заветная папочка лежит в ящике стола, Погожаев при мне запер её на ключ, а значит, ящик тоже придётся взламывать. И такая вот стамеска, широкая и в тоже время не слишком толстая, идеально подходит для этой цели.

Что ж, с планами, похоже, определились. Отстою остаток смены (надо не разочаровать Олейника и снова выполнить норму), продемонстрирую после ужина девушкам пару-тройку связок у-шу, дождусь отбоя – и в постель, как и полагается добропорядочному воспитаннику. А ночью, когда все уснут…

Конечно, можно отложить дерзкую вылазку, приглядеться, спланировать свои действия тщательнее – но у меня сердце не лежало к такому варианту. В самом деле: даже если папка в данный момент лежит у «счетовода Вотрубы» в столе (что тоже, кстати, далеко не факт) – где гарантии, что уже завтра с утра она не окажется где-нибудь ещё? Например, в несгораемом шкафу, который я заметил в углу кабинета – а с ним стамеской не справишься…

Итак, решено, иду сегодня, и будь, что будет. А если не повезёт, и я засыплюсь – не расстреляют же меня, в конце концов? Коммуна предназначена для малолетних правонарушителей, а спереть из кабинета пару-тройку бумажек – подобный проступок не тянет даже на пятнадцать суток. Так, шалость пятнадцатилетнего балбеса, решившего выяснить, что там накропал на него гражданин начальник?

На этот раз в мои тщательно продуманные планы вмешалась погода. Первые, ещё далёкие раскаты грома я услыхал, когда нёсся, сломя голову, к главному корпусу. Вскоре они приблизились – и вот уже по окнам столовой забарабанил настоящий майский ливень. Ни о какой тренировке речи, конечно, быть не могло. Я отыскал в столовой Олю, и попросил её передать подругам, что приобщение к тайнам китайской гимнастики откладывается до хорошей погоды. Кино и прочих культмассовых мероприятий на сегодня намечено не было, а потому сразу после ужина я вместе с ребятами отправился наверх. Сначала в спальню, а потом и в просторный холл перед «вечерним клубом», где до отбоя проводили время те, кому не хотелось торчать в спальнях. Раз уж так получилось – стоит, пожалуй, использовать освободившееся время для приобщения к нашему дружному коллективу.

Вы умеете играть в шашки? Вот и я толком не умею. То есть, знаю, как ходить, что такое «фук», но в последний раз предавался этому высокоинтеллектуальному занятию, кажется, на картошке, на втором курсе института. А здесь шашки весьма популярны – на одну шахматную доску, за которой привычно устроились Олейник и Семенченко, приходилось не меньше трёх шашечных, и зрителей с советчиками вокруг них было не в пример больше. Меня игра не интересовала – я взял лежащую на журнальном столике подшивку «Харьковского пролетария» и принялся листать газеты, в глубине души рассчитывая на очередной флэшбэк.

Но – не тут-то было…

– Может, сыграем, Давыдов?

Я поднял глаза. Передо мной стоял Марк Гринберг из нашего отряда. Среднего роста, сутулый, с тёмными курчавыми волосами, роскошным крючковатым шнобелем и грустными, навыкате, глазами, чёрными, как маслины, выращенные в кибуце где-нибудь близ Ашдота.

В общем, Гринберг – он и есть Гринберг, ни добавить, ни убавить. Насколько мне было известно, он появился в коммуне недавно, всего за месяц до меня. Я несколько раз за сегодняшний день ловил на себе его взгляды, и помнится, ещё подумал – а этому-то что от меня нужно? Но потом решил, что показалось, и думать о Гринберге забыл.

Как выяснилось – напрасно.

Под мышкой Марк держал доску, которую, не дожидаясь моего согласия, принялся раскладывать на банкетке. Похоже, отвертеться не удастся, понял я – но отчего бы не внести в процесс некоторое оживление?

– А ты в Чапаева играешь?

Гринберг удивлённо поднял на меня глаза.

– В Чапаева? А это как?

Я показал, и уже через пять минут мы с Марком увлечённо резались в новую игру, о которой здесь, оказывается, понятия не имеют. Прочие коммунары оценили новинку – вскоре вокруг нас столпилось не меньше полутора десятков зрителей, которые давали советы, язвительно комментировали промахи и спорили насчёт тактики и стратегии новой игры. Шашки были забыты; на двух других досках пытались воспроизвести наш опыт, и даже Серьёзный Олейник и его партнёр нет-нет, да бросали завистливые взгляды на гомонящих пацанов.

Вот, к примеру, мой вклад в здешнюю культуру – не всем же командирские башенки изобретать? А заодно, поработать на поднятие собственного авторитета среди однокашников, тоже лишним не будет…

В положенное время пропел горн – сначала предварительный, «получасовой» сигнал, а потом и основной, ко сну.

Я лежал, слушая дыхание соседей по спальне – уснули, не уснули? Минуты текли томительно, словно вязкая смола; я в двадцатый раз прикидывал, как встану, как босиком пойду между кроватями, как выскользну в коридор. Рукоятка стамески, которую я сжимал в засунутой под подушку руке, жгла мне ладонь; по стёклам спальни барабанил дождь, не такой сильный, как давешний ливень, он, похоже, зарядил на всю ночь.

Ещё немного – полчаса, может час. Надо просто дотерпеть, а уж там будь, что будет…

Язычок звонко щёлкнул, уступая нажиму. Ящик заскрипел и поддался, выдвинувшись примерно на полсантиметра.

Уф-ф-ф, готово, и даже дерево особо не поцарапано. Конечно, профессиональный криминалист, вооружённый лупой и прочими криминалистическими приспособами, отыщет следы взлома – но уж точно, не «счетовод Вотруба». Во всяком случае, возни с ящиком оказалось не в пример меньше, чем с дверью кабинета, запертой на ночь дневальным. Там не получилось обойтись одной стамеской, пришлось пустить в ход кусок жёсткой стальной проволоки, предусмотрительно прихваченный в цеху – и всё равно, в какой-то момент мне показалось, что ничего не получится, и придётся искать другие способы проникновения в кабинет завкоммуны. К счастью, замок оказался довольно хлипким – или это у меня внезапно прорезался навык домушника, приобретённый в прошлой жизни?