Вдали, со стороны главного корпуса, пропела серебряным переливом труба.

– Пора. – сказала Оля. – Погуляли, и довольно. Пошли назад?

Я уже запомнил, что вечером подавались два сигнала – один предварительный, за полчаса до отбоя, по которому следовало заканчивать текущие дела и торопиться в умывальню. И основной, ко сну, в двадцать два ноль-ноль, по которому следовало погасить свет в спальнях и прекратить любой шум. К услугам же тех, кому не спалось, был так называемый «вечерний клуб» – большая комната в конце левого коридора второго этажа с тянущимися вдоль стен мягкими диванчиками, – как раз по соседству с кабинетом завкоммуны. В «Вечернем клубе» можно было поиграть, сгонять партию в шахматы, просто посидеть и побеседовать, не производя, разумеется, при этом шума и не дольше, чем до полуночи, после чего следовало отправляться по спальням.

Мы послушно повернули и направились по дорожке назад. Разговор как-то сам собой иссяк; мои спутницы шли молча, и я, от нечего делать, снова стал озираться по сторонам. Вот уходит вправо широкая дорожка, ведущая к «заводу» – там темно, лишь мелькают кое-где редкие огоньки, да светится лампочка в будке сторожа. А это что такое?

Позади и немного левее производственных зданий виднеется ещё одно, приземистое, широкое, обнесённое высоким глухим забором. Из-за этого забора я его и заметил – по его верху с интервалом в десяток метров висели фонари, а поверх них тянулись в электрическом свете горизонтальные нитки.

Я чуть не споткнулся. Колючая проволока? Ну да, она самая и есть, и как бы не под током – на изогнутых кронштейнах угадываются белые грибки изоляторов. Вот уж чего не ожидал здесь увидеть…

Может, склад готовой продукции? Олейник, рассказывая вчера о производстве, рассказывал, что-то завод работает по заказам Красной Армии. Но нет, вздор – что могут такого доверить изготавливать подросткам, что стоило бы хранить с такими строгостями? Это же не война, когда двенадцатилетние точили на станках корпуса для снарядов и собирали на дурно обструганных верстаках ППШ. Нет, тут что-то другое, неожиданное, особое…

…Что ж, если появились вопросы – почему бы не задать их, благо есть кому?…

– Что это у вас там? – шепнул я Тане, указывая на таинственную постройку. – Какой-нибудь склад?

– Лабораторный корпус. – отозвалась она. – Особый. Мы туда не ходим. И вообще, пошли скорее, время же!..

Мне показалось, или лицо новой знакомой сразу сделалось напряжённым? Нет, не показалось – Тане явно не хотелось развивать тему «особого» лабораторного корпуса.

…всё чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса. Понять бы ещё, где тут начинается Зазеркалье?

Хотя, я, если подумать уже там, в самом, что ни на есть, Зазеркалье. Или, по крайней мере, в Стране Чудес. С косточками, с усами, с какашками – как, помнится, говаривал Змей Горыныч из читаной давным-давно сказочки[2].

– Ты с Танькой, что ли, гулял после кино? – поинтересовался Копытин. Я ополоснул лицо ледяной водой – излишества вроде горячего водоснабжения до коммуны ещё не добрались, – и фыркнул.

– Это которая? Их трое было, как кого звали – не помню. Мы насчёт кино говорили, обсуждали. Как оно тебе, кстати?…

– Беленькая такая, из восьмого отряда. – пояснил собеседник, проигнорировав мои культурные запросы. В глазах его мелькнуло нечто, похожее на зависть. Как же, новичок – и уже гуляет в обществе сразу трёх «внутрирайонных гениев чистой красоты» – так, кажется, у Визбора?

Я сделал вид, что ничего не заметил. Примитивная уловка – вернуться в спальню за несколько минут до сигнала ко сну, и тут же торопливо скрыться в умывальне – вроде сработала, но не до конца. Копытин, терзаемый любопытством, увязался за мной следом – и вот, учинил, пользуясь отсутствием других коммунаров, форменный допрос. И неймётся же человеку…

– Имей в виду, по ней Гоменюк сохнет, из первого отряда. Обещал, если кого с Танькой увидит, голову оторвёт!

Гоменюка я помнил – крупный малый лет семнадцати, с тяжёлой угрюмой физиономией, не отягощённой интеллектом, и руками, способными дать пару очков вперёд совковой лопате. Сегодня он был дежурным командиром и принимал отрядную поверку.

– А она что?

– Танька-то? – Копытин ухмыльнулся. – А ничего. Не обращает внимания, а когда её спрашивают про Гоменюка – смеётся. Она после школы собирается на рабфак. Говорит: некогда глупостями заниматься, надо готовиться к экзаменам.

…готовиться, значит? Что-то я не заметил в новой знакомой особого усердия к учёбе. Хотя – должен же человек иногда отдыхать?..

А Гоменюк-то может стать проблемой. Здоровенный недалёкий тип – такие в припадке ревности способны наломать дров. Но, если подумать, то куда ему против циничного гостя из двадцать первого века, повидавшего за свои неполных шесть десятков и не такие коллизии? Как пел не родившийся ещё здесь поэт и артист – как «школьнику драться с отборной шпаной…»…что-то часто мне приходят в голову песни из моего времени. Не дай бог двинуться по неверному пути книжных попаданцев, всякий раз с унылым упорством старающихся перепеть Высоцкого…

Тем не менее, бланш под глазом (их здесь, кажется, называют фингалами?) мне ну совершенно ни к чему. А значит, надо держать ухо востро. Таня, конечно, очень милая девушка, но сейчас есть вещи и поважнее.

Сигнал «Ко сну!» пробился через выложенные кафелем стены умывальни и через журчание льющейся из край раковины воды. Ну, наконец-то: теперь можно сослаться на усталость и залечь на кровать. Накрыться с головой тощим ватным одеялом и, не торопясь, вспомнить все события прошедшего дня.

А лучше – просто заснуть и спать без сновидений. Завтрашний день обещал стать полным событиями.

Заснуть снова не получилось, несмотря на усталость, тяжко ощущавшуюся в каждой клеточке тела. Тоже загадка: вроде, особо и не напрягался, не носился туда-сюда, не впахивал, как соседи по спальне на «заводе»… Всех-то затрат энергии – пятиминутное купание да прогулка с девушками после кино. Однако, поди ж ты, устал, вымотался, да ещё как! Видимо, сыграло роль нешуточное эмоциональное напряжение, да и флэшбэки неизменно отбирали свою порцию энергии у моего пятнадцатилетнего организма.

Я поворочался с боку на бок, потом смирился – лежал, привычно закинув руки за голову, смотрел на луну и думал. Благо, информации к размышлению хватало с избытком.

Итак, я (кто именно «я» – это вопрос особый, не о том сейчас речь) оказался в детской трудовой коммуне. Восстановившаяся если не в полном, то в приемлемом объёме память услужливо подкидывает мне образец, с которого, похоже, и скопировано это заведение. Коммуна имени Дзержинского, любимое детище Антона Семёновича Макаренко, ну разумеется! Та самая, где был налажен выпуск фотоаппаратов «ФЭД» (кстати, у меня в детстве быт такой, ранее принадлежавший отцу), та, что послужила прототипом колонии «Имени Первого Мая» из книги, а потом и фильма «Флаги на башнях. И, между прочим, та, что встала костью поперёк горла у товарищей с украинского педагогического Олимпа. Я никогда специально не занимался историей педагогики, но всё же знал что примерно в нынешнее время, то есть в двадцать восьмом – двадцать девятом году, Наркомат просвещения УССР объявил методы Макаренко «несоветскими», непроверенными и вообще сомнительными. Его «Педагогическую поэму» отказались издавать сначала на Украине, а потом и в Москве – причём решающую роль сыграл как раз негативный отзыв, данный бонзами социалистической педагогики из украинского Наркомпроса, в котором книга была названа «дискуссионной». Большой грех, что и говорить – в своё время он чуть не стоил Макаренко карьеры, а то и чего похуже.

Но бог с ними, с книгами, тем более, что я их уже читал. Куда важнее то, что появление ещё одной коммуны по типу «Дзержинской» на подведомственной упомянутому почтенному ведомству территории представлялось крайне маловероятной. Разве что…