— А одежда? — с недоверием смотрю на мужчину. — Она новая, с бирками. Откуда она здесь?
— Одежду доставили за несколько часов до нашего приезда. Это не проблема, — пожимает плечами, сохраняя на лице выражение ледяного безразличия.
Вглядываюсь в непроницаемые черты, пытаясь найти в них хотя бы тень какой-то эмоции, но не могу. Он спокоен, холоден, отстранён, как и всегда. От этой отчуждённости мне становится зябко. Не в прямом смысле слова. Душевно.
Я как слепой котёнок себя ощущаю. Блуждаю где-то в темноте, в поисках тепла и света, но каждый раз вокруг один сплошной мороз.
Сейчас, в этот самый момент, я действительно чувствую боль от потери мамы. Хоть я и не вспомнила её, даже внешне. Но я бы хотела, чтобы она была рядом. Чтобы пожалела меня, погладила, прижала к себе сильно-сильно и сказала, что я не одна и всё будет хорошо. Ведь так обычно делают мамы?
И ты как-то сам собой успокаиваешься. Потому что словам матери всегда веришь. Для ребёнка это неприложная истина. Что-то обязательное, неоспоримое, неизменное.
Смогу ли я когда-то её вспомнить? Я бы хотела ощутить её тепло хотя бы в своих воспоминаниях, если в реальности это больше мне недоступно.
И что будет, если воспоминания так ко мне и не вернутся? Какой будет моя жизнь теперь? В ней никогда больше не будет тепла? Ведь никто и никогда не станет любить меня так, как любила мама. Просто не сможет.
От этих мыслей мне сводит горло. Так сильно, что оно начинает болеть. Зажмуриваюсь, стараясь отогнать от себя ненужные мысли. Я не хочу плакать, но слёзы сами начинают скатываться, горячими каплями стекая по щекам.
Грубая ладонь дотрагивается до моего лица, и я чувствую, как Костя большим пальцем стирает слёзы с моей кожи.
Но он молчит. Как и всегда.
Клянусь, те чувства, что я испытываю к этому мужчине, настолько противоречивы, что иногда мне кажется, меня от них разорвёт.
Я не помню его. Совсем. Только глаза. Но сейчас, в этот самый момент мне кажется, что я знаю его так хорошо, как никого и никогда в этой жизни. Знаю, что этому мужчине чуждо сострадание, жалость, понимание. Я знаю это. Даже не смотря на то, что совсем его не помню.
— Прими душ, Лера. — грубый голос, звучащий скорее как приказ, заставляет меня открыть мокрые веки, и я снова встречаюсь с этим ледовитым океаном, бушующим в глазах мужчины.
— Вы сказали, я могу задавать вопросы, — выдавливаю из себя, вместо того чтобы сделать так, как он мне велел.
Он продолжает водить пальцем по моей щеке, не отрывая от меня пристального, изучающего взгляда. От его прикосновений я начинаю дрожать. Они заставляют меня чувствовать холод снаружи и сжигают изнутри. Всё в этом мужчине противоречиво. Он словно соткан из противоречий. И я сама чувствую себя двойственно рядом с ним. Теряюсь в ощущениях, настолько разнящихся, что кажется просто невозможно испытывать такой спектр эмоций к одному единственному человеку. Тем более когда знаешь его меньше суток.
— Спрашивай, Лера, — отвечает, спустя длительное молчание.
Костя выжидающе смотрит на меня, и я, не давая себе времени на раздумья, задаю тот самый главный вопрос, который мучает меня ещё с больницы. То, что не давало мне покоя с тех самых пор, как я узнала, кем мне приходится этот мужчина.
Да, это неправильно, волноваться сейчас о таких вещах. Но моё прошлое стёрто. Его будто бы нет. Нет вообще ничего. Только этот мужчина напротив. По сути, единственный человек, существующий сейчас в моей жизни. Реальный. Из плоти и крови, а не таинственный миф, о котором я даже не в состоянии вспомнить. Поэтому, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, я на одном дыхании выпаливаю:
— Вы меня любите?
Глава 8
В этот простой, и одновременно такой чертовски сложный вопрос я вкладываю столько сил, что задав его, чувствую себя опустошённой. Дышу тяжело, продолжая вглядываться в голубые глаза с мелкими зелёными вкраплениями.
В какой-то момент мне кажется, что что-то в них меняется. Они словно становятся немного ярче, теплее. Это вспышка, быстрая, молниеносная, которая испаряется также неожиданно, как и возникает, но я готова поклясться, что видела её. Мне не могло почудиться. Я… я просто не хочу в это верить.
— Какой смысл ты вкладываешь в это слово, Лера? — рука мужчины всё ещё покоится на моём лице и он проводит пальцами по щеке вниз до подбородка и дальше, к шее, словно рисуя на моей коже какие-то одному ему известные узоры.
Я смотрю на него. На его лицо, самые необычные на свете глаза, изучаю, пытаясь запомнить каждую чёрточку. Больше никого и никогда в своей жизни, я не хочу забывать. И сейчас я с жадностью вбираю в себя каждую линию его лица, каждую мелкую морщинку, изгиб чётко очерченных губ, прямой нос и шрам на брови. Я впечатываю его образ в своё сознание, как что-то сокровенное. Единственный человек из моего прошлого. Единственный, кто пришёл в больницу и захотел позаботиться обо мне.
Костя сказал, что кроме родителей у меня не было других родственников, но наверняка ведь есть знакомые, друзья. Почему никто из них не позвонил, не приехал, не поинтересовался как я и в каком состоянии, не захотел поддержать в конце концов?
А этот мужчина приехал, примчался сразу, как только узнал, что со мной произошло. Забрал к себе, позаботился, пусть и не совсем обычным образом, но, всё же, это забота.
Неужели для него это всего лишь дань погибшему другу? Я не хочу в это верить. Мне нужен, просто жизненно необходим человек, который любил бы меня. Меня саму. Я не вывезу всю эту ситуацию одна.
Я знаю, что это проявление слабости, но сейчас чувствую себя маленьким тепличным цветком, который умрёт без человеческого участия.
— Я хочу знать, — произношу тихо, вздрагивая от лёгких прикосновений мужских пальцев к моему горлу. — Насколько близки вы были со мной. Вы сказали, что были другом моего папы, но никак не упомянули о наших с вами взаимоотношениях.
— Тебе это важно? — пальцы Кости продолжают блуждать по моей коже. Спускаются к ложбинке между ключиц и медленно ведут линию вниз. Я начинаю дышать чаще в тот момент когда его рука достигает грудной клетки. Кожу под его пальцами покалывает, и я чувствую, как внизу живота тяжелеет и тянет.
Это странное ощущение. И я не знаю, испытывала ли я его когда-то раньше. Но не могу сказать, что прикосновения мужчины мне неприятны.
— Вы любили меня? — настойчиво повторяю свой вопрос, сама не узнавая своего голоса, который отчего-то становится хриплым. — Ну, может быть как дочь или племянницу?
— Ты не моя дочь, Лера, — безразличный голос мужчины в одно мгновение меняется, становясь грубым, жёстким. — Никогда не была и не будешь. Я не стану заменой твоего отца, девочка, не нужно ждать от меня подобной… любви.
Его рука перестаёт гладить мои ключицы, и пальцы сжимаются на лацканах пиджака, в который я до сих пор одета, соединяя две половины вместе.
Слова мужчины, жестокие, безжалостные, действуют на меня как пощёчина. Горло сводит спазмом, и мне приходится несколько раз сглотнуть, чтобы избавиться от этого гадкого ощущения.
— Я… — бормочу, опуская глаза на его руку, продолжающую крепко сжимать кашемировую ткань, которая в тот же момент начинает казаться мне наждачкой и натирать кожу. — Извините, глупо было сравнивать себя с вашим ребёнком. Конечно, я понимаю, что чужие дети никогда не станут своими.
— Ты не ребёнок, Лера, — обрубает мой словесный поток и убирает от меня руку. — Не стоит считать себя таковой. Прими душ и переоденься. Я буду ждать тебя в гостиной. Мне нужно обсудить с тобой несколько важных моментов.
Дверь за мужчиной захлопывается, и я остаюсь одна. Чувствую себя опустошённой как внутри, так и снаружи. Без него снова становится страшно и холодно. И, взяв из шкафа полотенце и сменную одежду, я выхожу в узкий коридор в поисках ванной комнаты, желая согреть хотя бы своё тело.