– Дерганый малый, ему постромку вязать, а он все по сторонам зыркает.

И точно, молодой парень-извозчик был странный, он неуловимо отличался от тех, кого я успел тут повидать, и его больше интересовало происходящее на углу, чем собственный экипаж. Мы встретились взглядами, и он немедленно уткнулся в пряжки и ремешки упряжи, но косил глазом.

Уже на углу я обернулся и опять поймал его взгляд, из чистого озорства погрозил ему пальцем и потопал к пешеходному мостику через Фонтанку.

Дальше за спиной процокали копыта и начался ад.

Грохнули несколько взрывов, засвистели пули, нас осыпало осколками стекла.

Я толкнул капитана за каменный столбик моста и нырнул туда сам.

Ржали и хрипели лошади, стучали выстрелы.

Снова бахнуло, мимо пробежали трое с пистолетами.

Да, сходил за хлебушком… Весело тут живут, не ровен час, голову отстрелят. Нет, нужен бронежилет.

Заливались трели свистков, кто-то орал «Держи! Хватай!», стрельба стала реже, и я высунулся поглядеть. Прямо на нас, отстреливаясь от преследователей за спиной, бежали по мостику двое.

– Взяли! – рявкнул капитан и первым выскочил им навстречу, я невольно кинулся за ним.

Они даже не поняли, что произошло, когда Стольников обхватил первого, а я врезал второму по руке с пистолетом и заломил ее за спину.

Стрельба закончилась. Со всех сторон набегали городовые, солдаты и дворники. Прохожие пытались побить пойманных нами, но полицейские разогнали доброхотов и потащили нас в участок.

Мимо лежавших на земле трупов жандармов и боевиков, растерзанной кареты, бившихся в судорогах лошадей, мимо засыпанного осколками стекла пятачка.

– Посмотрели дом… – протянул Стольников, как только мы вышли из полиции.

За час с нас сняли показания, переписали имена-фамилии и где проживаем, велели из города не отлучаться. Двух помятых боевиков упрятали в каталажку, но самый фурор случился, когда открыли небольшой кожаный баул. Внутри, в тканевом мешочке лежали золотые монеты. Много, несколько сотен. Такое богатство мимо прошло, да что уж теперь.

Но был от визита в полицию и плюс. На дознание в околоточный участок примчался сам Владимир Гаврилович Филиппов – начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга. Раскормленный «морж» со свисающими щеками. Его начальственный рык прибавил скорости полицейским, а мы были удостоены благодарственного кивка. Под это дело я попросил выдать разрешение на «браунинг». Филиппов сначала поморщился, но как только увидел записку от Николая с царским вензелем, сразу подобрел. В участке уже были чистые бланки градоначальника на оружие, так что оформление документов не заняло много времени.

– Помолиться бы за убиенных, – нерешительно предложил капитан, когда мы вышли на улицу и вдохнули морозный питерский воздух.

– Правильно мыслишь, только где тут церковь?

Вдалеке как раз тренькнули колокола Троицкого собора.

Здоровый дьякон в широкой хламиде поднял правой рукой парчовую ленту и забасил:

– Вся святыя помянувше, вновь и вновь миром Господу помолимся!

– Господи, помилуй! – вступил хор.

– О принесенных и освященных честных дарах Господу помолимся!

– Господи, помилуй!

Вот тоже задачка. Я же ни порядка, ни текста служб толком не знаю, Часослов, что ли, купить. Уровень моей, так сказать, христианской культуры ужасающе низок по сравнению даже со средним здешним прихожанином. Он-то, по крайней мере, знает, в каком месте надо креститься, а мне приходится косить глазом на молящихся и повторять, маскируясь неторопливостью и размеренностью жеста.

– Об избавлении нас от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся.

– Господи, помилуй!

– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас. Боже, Твоею благодатию.

– Господи, помилуй!

Народу было не так чтобы много, середина дня, но очень разного, от классических старушек до крепких краснорожих молодцев. Было несколько небольших групп солдат, скинувших при входе круглые барашковые шапочки, как у Меньшикова в «Сибирском цирюльнике». Служивые быстро разошлись к разным иконам, уверенно так, по-хозяйски, видно, не первый раз здесь.

Заскочил мальчишка-разносчик, воткнул копеечную свечку у иконы и торопливо, шевеля губами, читал молитвы. О чем? Милый дедушка, забери меня обратно?

Или вон, молодой парень, явно деревенский, с мешками, в драном тулупчике, бьет поклоны перед иконой. На ней – святой и косой крест, наверное, Андрей Первозванный.

Ой! Ну и локоть у Стольникова, второй раз уже так поддает, что дыхалку перехватывает. Надо отучить его от этой привычки, мужик он здоровый, не ровен час ребра мне поломает. Я придержал руку Никодима и вопросительно дернул подбородком.

– Вон, у Первозванного… – зашептал капитан.

– Парень?

– Ага, тот самый.

– Какой тот самый?

– Что постромки вязал.

Я пригляделся – и точно, это был тот дерганый извозчик, которому я грозил пальцем.

– Сдается мне, он из бунтовщиков, что на карету напали, – продолжал Стольников.

– Пошли поближе.

Через минуту мы встали позади парня. Молился он истово, а когда дьякон возгласил «Прощения и оставления грехов и прегрешений наших у Господа просим» и хор запел «Подай, Господи!», прямо затрясся в рыданиях.

Я положил ему руку на плечо.

Парень вздрогнул, повернулся, и его глаза расширились от ужаса. Он было дернулся от меня, но там его придержал капитан.

– Плохо тебе, паря?

Он обмяк и закивал, размазывая слезы по щекам.

– Поди, за убиенных молишься?

Он заплакал еще пуще.

– Мы тоже. Спастись хочешь?

– Да! – и столько веры и надежды было в этом «да», что я сразу понял – парня бросать нельзя.

– Соединение веры и причастие Святаго Духа испросивши, сами себя, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим!

– Тебе, Господи!

Из церкви вышли вместе.

– Что делать-то думаешь, паря?

– Не знаю, – он шмыгнул носом и потупился. – Один я.

– Звать как?

– Дрюня. То есть Андрей.

– Жить есть где?

– Теперь нет. Домой нельзя, ищут небось, а там мама и сестры.

– Ну так сам дурак, зачем в такое дело полез?

– Несправедливость не люблю. Эксплуататоров. И за отца отомстить.

– Так кто же ее любит? Только такое дело, справедливость у каждого своя. Тебе вон справедливо, чтобы семья хорошо жила, крестьянину – чтобы урожай был да недоимки не тянули, купцу – чтобы товар выгодно продать. Вы же что за справедливость считаете, отнять и раздать всем?

Дрюня кивнул.

– Ну так сам прикинь, вот есть миллионщик, сто миллионов у него.

От такой колоссальной суммы даже Стольников обомлел и крякнул в кулак.

– И вот поделим на всех в Рассее, сколько нас народу, миллионов сто пятьдесят? Сам посчитаешь? Вот! – продолжил я, увидев по Дрюниному лицу, что он свел баланс. – Меньше рубля на нос, оно того стоит?

– Так миллионщиков не один в стране!

– Правильно, но сколько их? Меньше тысячи, и не у каждого сто миллионов, у большей части по миллиону-два. Но пусть все разделим и каждому рабочему или крестьянину по тыще рублей достанется.

Это уже была представимая сумма, и Дрюня вполне знал, что с ней можно сделать.

– Так одежды накупить, книжек, еды, машинку там швейную…

– Ага, и каждый точно так подумает. А где сто пятьдесят миллионов машинок взять, а? И книжек на столько народу кто напечатает? И одежды нашьет?

Дрюня подумал, повспоминал читаные брошюрки и сказал:

– Так надо эксплуататоров прогнать и самим все сделать!

– А ты умеешь? Или товарищи твои, они знают, как фабрикой управлять? Вот, видишь, без опытных людей никак. И пусть у твоих ксплотаторов будет добра впятеро, вдесятеро, главное, чтобы у каждого в России были книжки, одежда, да еды вдоволь! Делить и отнимать просто, а вот попробуй складывать да умножать. И уж совсем худо, когда из-за идеек разных людей убивать начинают. Ума на то много не надо, а творение Божье жизни лишать – душу свою губить. Вот представь, коли твои товарищи всех богатеев поубивают и своего добьются, как ты с душегубами рядом жить будешь?