– Но? – подсказал Риккарди.

– Незадолго до того, что случилось, – выдавил Аластор, – я разговаривал с Беатрис. Она… очень боялась умереть родами. Возраст, вы же понимаете. Смерть сыновей и все, что ей пришлось перенести… Беа очень боялась, – повторил он. Риккарди терпеливо и безмолвно слушали. – Она заставила меня пообещать, что, если это случится, ее дочери останутся в Дорвенанте. Она… не хотела, чтобы девочки уехали в Итлию. Ваше высочество, я понимаю ваше желание, но я… могу поклясться, что так и было. Благими и своей честью, если желаете!

– Не нужно, ваше величество, – уронил Риккарди. – Моя дочь как-то объяснила это желание?

Аластор заколебался. Сказать отцу, что дочь, по сути, отреклась от него? Что испугалась за своих дочерей, которых Риккарди вырастят выгодным товаром?

– Она боялась врагов, – слукавил он. – Дорвенант не в стороне от политики, разумеется, но он един, а Итлия постоянно воюет сама с собой. Беатрис очень опасалась рода Пьячченца. И не только их. Она боялась, что Алиенора и Береника попадут в жернова междоусобицы и… пострадают.

– Каков будет их статус при дворе Дорвенанта? – так же бесстрастно поинтересовался итлийский принц.

– Моих сестер! – выдохнул Аластор. – Как же иначе?

Они уже отошли далеко от усыпальницы. Придворные отстали из уважения к его горю или согласно этикету – Аластор не знал и не думал об этом. Оба Риккарди шли по широкой дорожке слева от него, а справа тенью скользил Лу, неприметный, как он это умел, но всегда под рукой, если понадобится.

– Ваших сестер… – повторил Риккарди будто в раздумьи. – И это несмотря на… все обстоятельства?

И глянул испытующе.

– Эти обстоятельства мне известны, – сухо сказал Аластор. – И они ничего не меняют. Я поклялся быть братом Алиеноры и Береники и намерен сдержать клятву не только по принуждению. Я обещаю им всю заботу и любовь, какую смогу дать. Когда они войдут в возраст, я найду для них подходящие брачные союзы с учетом желаний самих девушек, а до тех пор они будут жить в Дорвенанте как полноправные принцессы.

– Очень достойное намерение, – снова уронил Риккарди. Помолчал и заговорил опять, размеренно роняя слова: – Я хотел бы узнать. По какой причине тело моей дочери было облачено именно в это платье?

Яростная неприязнь вспыхнула в Аласторе, окатив его изнутри горячей болезненной волной. Подумать только, Беа умерла, а ее отец думает о каком-то тряпье?! Неудивительно, что бедняжка так просила не отдавать в Итлию девочек!

– О, грандсиньор, прошу прощения, позвольте мне ответить, – почтительно мурлыкнул за его плечом Лучано. – Ее величество нарядилась в него перед гибелью, это было ее любимое платье. И мы посчитали, что похоронить ее в нем вполне уместно. К тому же оно коронных цветов Дорвенанта и очень шло ей. Вы же сами видели, она в нем выглядела истинно по-королевски!

Свернув на очередную аллею, они подошли к воротам, возле которых стояла просторная карета – кто-то из окружения уже озаботился. Наверное, люди Аранвена, которых в день похорон было полно повсюду. Незаметные и внимательные, они окружили Аластора умелой заботой, стараясь выполнять любое желание, как только оно прозвучало, а иногда и предугадывая их. И Аластор был бы искренне благодарен Аранвену за это, если бы мог чувствовать хоть что-нибудь, кроме боли, тоски и горечи.

– Вот как, – кивнул Риккарди, прищурился, вглядываясь в лицо Аластора с неприятной пристальностью, и вдруг спросил: – Намерены ли вы расследовать смерть моей дочери, ваше величество?

– Что? – непонимающе переспросил Аластор и, вдруг поняв, о чем говорит торговый принц, захлебнулся неожиданно горьким и плотным воздухом. – Вы что же, полагаете… Да нет, это невозможно!

– Мы были свидетелями этой трагедии, грандсиньор, – поспешно добавил Лу. – Весь двор это видел! Уверяю, его величество сделал бы все, чтобы спасти супругу, если бы имел хоть малейшую возможность. Готов поклясться всеми Благими – ее величество сделала это сама…

– Я верю вашей клятве, мой юный синьор. – Риккарди подождал, пока Аластор поднимется в поданную карету, последовал за ним и занял место напротив, откинувшись на спинку сиденья и соединив перед собой кончики пальцев. Рядом с ним сел по-прежнему молчащий сын, а на оставшееся сиденье возле Аластора скромно примостился Лу. – Однако есть в этой истории нечто, что должно насторожить любого, знавшего мою дочь достаточно хорошо. Беатриче… была… – Его голос на миг пресекся, но тут же зазвучал с почти прежним спокойствием, разве что стал немного надтреснутым. – Была сильна духом, как настоящий воин. Красота была ее оружием, которое моя дочь использовала с великим умением. Будь Беатриче раздавлена горем, она оделась бы в траур. Пожелай она показаться слабой и нежной – выбрала бы светлые цвета. Но это платье… Я знаю свою дочь. Вы правы, это наряд королевы, а корона была ее щитом, так же как красота – мечом. Беатриче надела его в знак, что принимает вызов.

Он прикрыл глаза, и Аластор, пораженный и оглушенный его словами, понял вдруг, насколько же Риккарди стар!

– И я хочу, – едва слышно добавил старик, помолчав, – я хочу знать, что же могло испугать или разгневать мою Беатриче. Что могло заставить ее…

Он осекся, потом махнул рукой, то ли разочарованно, то ли просто устало. И негромко уронил:

– Мы еще поговорим об этом, ваше величество. Сейчас я хочу увидеть bambini.

Аластор, часто слышавший от Беа именно это ласковое словечко, тоже молча кивнул.

Особняк Вальдеронов встретил их гвардейским постом у ворот и еще одним – немного дальше по улице. Однако внутри все было по-прежнему, словно все беды остались за высоким каменным забором. Седой лакей открыл дверцу кареты и низко поклонился, а потом, прослезившись, поцеловал руку Аластора, пробормотав:

– Горе-то какое, милорд. А я надеялся вашего сыночка или доченьку увидеть, пока в Сады не ушел. А оно вон как вышло…

Лучано помог выбраться из кареты старшему Риккарди, молодой вышел сам, с любопытством оглядывая сад и особняк проницательными южными глазами, черными и блестящими.

– Доложите батюшке и матушке, что у нас гости, – велел Аластор, и лакей поспешно отозвался:

– Бегу-бегу! Милорд и миледи с утра вас ждут. Сейчас только в сад гулять пошли и юные леди с ними!

Он заторопился прочь по дорожке, приволакивая то одну, то другую ногу.

– Старый доверенный слуга? – понимающе усмехнулся одним краем рта отец Беатрис.

– У нас все слуги доверенные, – буркнул Аластор, вдруг устыдившись простого вида особняка и самого сада, уже облетевшего и потемневшего, лишь кое-где еще виднелись пестрые островки последних цветов. – Позвольте проводить вас в дом.

– Еще минуту, если вы не против, – попросил Риккарди и глубоко вдохнул холодный воздух, запрокинув голову. – Стыдно признаться, но я никогда не был в Дорвенанте. У вас всегда так… свежо?

– Зимой гораздо свежее, – сообщил ему Аластор, а Лучано бросил на соотечественников быстрый взгляд, полный сдержанного превосходства.

И тут на дорожке показались матушка и девочки. Одетые просто, по-домашнему, Алиенора и Береника крепко держали матушку за руки, и Аластор узнал на них старые платья Мэнди и Лорри. Темно-зеленое сукно, строго говоря, не могло считаться траурным, но от этого Аластору стало только легче. Хватит того, что весь дворец нарядился в черно-белое, серое и фиолет, выставляя горе напоказ, как лавочник – вывеску.

– Зимой цветы засыпают, как и деревья, – рассказывала матушка. – Луковицы, которые мы сейчас посадили, проспят и дожди, и морозы, а потом весной солнышко пригреет землю и разбудит их. Сначала на свет покажутся лишь острые зеленые росточки, потом развернутся листья, стебель выкинет бутоны, и распустится прекрасный цветок.

– А мы это увидим? – спросила, разумеется, Алиенора.

– Конечно, мои дорогие. Я надеюсь, вы поживете здесь еще какое-то время, а потом будете часто приезжать в гости. Мы вместе посмотрим, как снег укроет землю пушистым толстым одеялом, а цветы будут спать под ним в тепле… О, Аластор, мальчик мой!