– У лорда Ангуса Аранвена вы тоже кого-то обвинили? – с каменным лицом поинтересовался Аластор, прерывая эту верноподданную речь.

– Что? А… нет… – растерялся Логрейн. – Почему Аранвен…

– Потому что расследование вашего опекунства над племянницей начал именно лорд-канцлер. И он же обратил мое внимание, что налоги с ваших земель поступают в количестве не то что недостаточном – попросту позорном!

– Неурожай, ваше величество! – взвыл Логрейн. – Я же докладывал! Третий год зерно вымокает! И градом его бьет! А овес…

– Да-да, овес?

– Так это… жучок его съел… Управитель мне так и сказал – жучок, мол!

– Ай-яй-яй… – Аластор сокрушенно покачал головой, испытывая жгучее желание взять Логрейна за воротник траурного черного камзола, приподнять лорда над блестящим дворцовым паркетом и влепить физиономией в стену. – Жучок, значит? Мои соболезнования. Интересно, милорд, кто из вас двоих врет, ваш управитель или вы? Потому что я прекрасно помню, какой отличный овес поставляли ваши земли в поместье Вальдеронов. И эти три года в том числе! Отборный, зерно к зерну, никакого жучка! Я его сам проверял, вот этими вот руками щупал – смотрел, чем лошадей кормить будем.

Он поднес раскрытые ладони к самому лицу Логрейна, и лорд на глазах побледнел, съежился, пытаясь отступить то ли в боковую галерею, то ли на одну из лестниц, ведущих из холла.

– Вот скажите, Логрейн, – устало спросил Аластор, злость у которого схлынула так же быстро, как до этого прилила. – Вы думали, я тогда пошутил? На Совете с секирой? Или решили, что пронесло? Ну ладно, меня вы еще плохо знаете, но с канцлером-то дело давно имеете. Лорд Аранвен вас насквозь видит! Не знаю, как вы служили королю Малкольму, – назвать его отцом у Аластора по-прежнему просто язык не поворачивался! – но если так же, как мне, служба эта вам чести не делает! Что касается вашей племянницы, ее непременно найдут. И я лично спрошу юную леди, почему она сбежала от любящего дядюшки, как от чумы! Очень будет интересно услышать ответ.

– Вздорная девчонка, в-в-ваше в-в-велич-ч-чество… – залепетал Логрейн, делая еще шаг назад и опасливо глядя на руки Аластора, которые тот опустил, но сжал в кулаки. – Совсем глупенькая… Начиталась романов!..

– Разберусь, – кивнул Аластор. – Не сомневайтесь. И если подтвердится, что вы обокрали сироту и принуждали ее к браку с вашим сыном… Тогда пеняйте на себя, Логрейн. Никто не стоит над законом, даже королевский прокурор. Помнится, это мне пытались объяснить на коронации?

Досадливо передернувшись, он миновал лорда и пошел к нужной лестнице, ведущей в холл.

– В-в-ваше величество! – донесся в спину горестный вопль. – Не виноват! Клянусь!

«Разберусь, – опять пообещал не то лорду, не то самому себе Аластор. – Вдруг там и правда юная дурочка, которая вообразила невесть что, устроила скандал на весь Дорвенант, сбежала из-под венца, опозорив и себя, и семью. Может ведь такое быть? Еще как может! После своих родных сестричек я уже никакой глупости не удивлюсь! Да только редкая невеста пойдет на такое, если она не в совершенном отчаянии. А канцлер уверен, что казна Логрейнов канула в закрома младшей ветви, минуя законную наследницу. Да что там, я же действительно помню тот овес! И расплачивались мы с батюшкой за него честь по чести. Не повезло Логрейну. Занимались бы у нас в поместье делами только слуги да управители, как у многих дворян, может, я бы ему и поверил. Еще не хватало, чтобы мы зерно, побитое жучком, купили! Для лошадей!»

Острая тоска накрыла его холодной волной, и Аластор стиснул челюсти, не позволяя себе ни слова, ни всхлипа. Вот бы прямо сейчас бросить все и уехать в поместье! Облиться колодезной водой – и плевать, что поздняя осень на дворе! Растереться потом шерстяным полотенцем, что подаст старенькая Нэн – его и сестер бессменная няня. И сбежать на конюшню! Перечистить и перегладить всех лошадей, проверить каждую подкову, зарыться лицом в теплые жесткие гривы… Только вот Искры там больше нет. И сбежать нельзя – долг держит прочнее любой цепи. А главное, не отпустит память о том, что было. От себя не убежишь, не ускачешь ни на какой лошади, даже самой быстрой и послушной!»

Он кивнул гвардейцам, выстроившимся во дворе, погладил Огонька и взлетел в седло. Жеребец всхрапнул, мотнул головой, и Аластор, наклонившись, потрепал его челку, заплетенную в несколько мелких косичек.

– Красавец… – негромко проговорил он. – Умница… Ну что, прогуляемся?

Конь снова фыркнул и пошел ровным чеканным шагом, явно красуясь перед кобылами гвардейцев. Подковы звонко зацокали по брусчатке двора. Аластор попытался сглотнуть ком в горле и пожалел, что эту проклятую брусчатку просто так не заменить. Никаких следов крови на ней, конечно, нет, но как стереть из памяти ало-золотое пятно на сером камне, разметавшиеся ореолом черные волосы, бессильно разбросанные руки в пышных рукавах – словно сломанные крылья чудесной птицы. Феникс, который упал, не взлетев к солнцу. И не возродился…

Против его воли память подсунула еще одно воспоминание. На похороны приехали двое из Риккарди, отец Беатрис и ее старший брат. Похожие, как две капли воды, даже возраст не придал им такого уж большого различия. Чернявые и сухие, словно обожженные итлийским солнцем и снаружи, и внутри. Черноглазые, носатые, одетые в черный бархат, который на этих двоих смотрелся не трауром, а единственно возможной одеждой. Аластор готов был объясниться, хоть слова и не шли на язык, но объяснений или оправданий от него никто не потребовал. Разговор с гостями взял на себя Аранвен. Отец Беатрис прекрасно говорил по-дорвенантски, и услуги Лу как переводчика не понадобились, а ее брат за весь визит не сказал ни слова, кроме короткого приветствия при встрече и такого же короткого прощания потом.

На похоронах они тоже молчали. Беатрис хоронили в королевской усыпальнице, как и всех членов семьи Дорвенн. Разумеется, не на городском кладбище, а на дворцовом, окруженном высокой стеной, примыкающей с одной стороны к парку. Аластор попал сюда уже второй раз в этом проклятом году, но покойный Малькольм у него не вызывал никаких чувств, кроме отвращения, а вот Беатрис…

Он едва смог заставить себя попрощаться с ней. Посмотреть на прекрасное безмятежное лицо, окруженное вьющимися локонами – ее любимая прическа! И платье было то же самое. Каким чудом королевских прачек или искусством артефакторов удалось отчистить его от крови, Аластор не знал и знать не хотел, но одно он понимал точно: Беатрис надела его в свой последний час, значит, именно в нем она хотела уйти в Сады.

В склепе было темно, тихо и прохладно. Никаких запахов, кроме цветочных – приготовленный для Беатрис мраморный саркофаг утопал в розах, и это было правильно, она так любила их при жизни. Только гости из Итлии не положили к белоснежному подножью ни цветочка. Старый Риккарди лишь наклонился и поцеловал дочь в лоб, а его сын в это время стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на придворных, столпившихся в огромной усыпальнице, больше похожей на храм, чем на склеп. Собственно, она и была храмом, сами надгробия занимали лишь ее часть…

А потом, когда свечи, зажженные над саркофагом, остались плакать в полумраке каплями воска и тяжелые двери усыпальницы затворились за живыми, оставив мертвых вечному покою, Риккарди-старший спросил Аластора:

– Ваше величество, могу ли я увидеть внучек?

– Да, конечно, – кивнул Аластор. Губы не слушались, будто он замерз изнутри, хотя день выдался ясным и даже и теплым. – Я сам вас отвезу, если позволите. Они… у моих родителей. У матушки и отца… приемного. Их не было сегодня на похоронах, потому что я попросил остаться с девочками.

– Очень разумно, – бесстрастно признал Риккарди. – Они слишком юны, чтобы переживать горе среди придворных. Кстати, я бы с радостью принял внучек у себя в Джермонто. Это красивый город, они могли бы познакомиться с родственниками и хоть немного отвлечься.

– Ваше высочество… – Аластор не замялся, но говорить об этом сейчас было невыносимо больно. – Поверьте, я очень благодарен вам за поддержку. И Дорвенант всегда будет вам другом в память о доброте и заботе. Но…