— Ты же понимаешь, что…
— Не переживай за это. Хорошая, достойная смерть…
Что? Смерть? Он же не…
Смотрю в глаза графа, но там только спокойствие принявшего свою судьбу. В два ломанных шага подхожу к нему, цепляясь за воротник. Короткие, но почти костедробящие объятия, вздох:
— У меня же есть последнее желание?
Киваю. Он одним рывком притягивает меня ещё ближе, плотнее, и — на контрасте — едва ощутимо косается губ.
— Мне не жалко умирать. Жалко лишь, что не увижу восход над империей.
Левачев дерганно мотнул головой и буквально втолкнул в руки Прозоровсконо, потяну вашего меня за собой по переходам дома. Повороты мелькали один за одним, тёплая пелена заклинания легла на плечи и мы выскочили на улицу. Каблук домашней обуви поспешил застрять в брусчатке. С шумом выдохнув, сбрасываю туфли и бегу за рыжим. Сзади раздаются голоса — он стряхивает за спину, почти не глядя, какое-то заклинание, но его то ли отбивают, то ли просто уворачиваться.
Оступаюсь, но он тут же вздергивает меня на ноги. Вталкивая в очередной переулок, куда из боковых ответвлений выскочил Койт. Вот только пролетевшая над нами сеть из сияющих нитей перегородила дорогу, заставляя затормозить, замереть.
— Кузина, что же ты не здороваешься? Разве так поступают с любящим родственниками?
— Разве любящим родственникам не оставляют право выбора?
— А кто сказал, что я тебя его лишаю? Ты можешь пойти со мной по-хорошему, а господа даже пойдут своим путем. А могу увести тебя силой, а твоих защитничков, — по голосу было слышно, что там должно быть совсем не это слово, — пустят в расход на алтаре. Они не слабые маги, защита дворца много получит от них.
И вот тут мне стало страшно. Одно дело, когда по своей глупости представляешься сама, и другое — подставляешь других. Левачев, скорее всего, уже мёртв, что с Иваром — я боюсь представить. А остальные… Я не могу так с ними поступить. Прозоровский прочитал эту мысль, ухватил меня за плечо, разворачивая к себе:
— Не смей этого делать, он не содержит своего слова.
Лихачевскому надоело ждать. Один жест и в нас полетели новые сети. Летящую на меня отбили Койт, но следующая спеленала их обоих, из-под следующей меня выдернул Костя, успевший ещё и бросить заклинание в ответ, но последняя упала на нас. Прозоровский закрыл меня, но по рукам попало частью нитей, на коже остались красные следы, словно кто-то ударил проводом. И боль была сравнима, даже на излете. В лицо сунули тряпку. Я начала падать…
Страшно хотелось кого-нибудь проклясть, но вот беда — ни одного проклятия я не знала. Что было еще обиднее — меня не боялись и даже ограничители на руки не надели. Комната, выполнявшая роль моей камеры, раздражала. А взвинченное состояние не давало уснуть. Да что там — сидеть спокойно тоже не давало. Я вздрагивала от каждого звука голоса за дверями, а тиканье часов и треск пламени в камине только выводили из себя. Платье на нем было уже не то, привычное. Проще, легче, а еще его было удобнее снимать. На краю сознания мелькнула мысль, заставившая скривиться: что если переодевали меня в присутствии этого… Фу, гадость какая!
Перестав мерять шагами спальню, решительно развернулась к двери. За угловой, маленькой, скрывалась ванная, это я уже узнала. А вот то, что поддалась основная — стало сюрпризом. Не могут же они быть так беззаботны? Выскальзываю наружу… м, все понятно. Это просто продолжение моей камеры. Вольера даже. И в гостиной кто-то сидит. Отражение в зеркале узнаю быстрее, чем даже успеваю осмыслить. Сидящий поднимает на меня глаза, напряженные плечи чуть опускаются. Левачев встает мне на встречу — но с явным трудом, я вижу, как тяжело ему удерживать собственное тело, да и рассеченное с одной стороны лицо настроения ему не добавляет, слишком уж ограничивает мимику — я в несколько шагов оказываюсь рядом.
— Жив, — хоть про кого-то я знаю точно!
Кажется, я снова реву — боги, почему я постоянно реву? Размазня какая-то! — а он только гладит меня по волосам и спине, и я словно впервые замечаю, что вообще-то, что Левачев, что Россовой, выше меня больше чем на голову, да и в плечах шире вдвое. Особенно остро ощущается это сейчас, когда я стою босиком, без каблуков, в платье, больше похожем на ночную рубашку.
Граф вздыхает чуть резче, меня отрезвляет — вспоминаю про наверняка болезненную рану. На диване устраиваюсь совсем рядом, буквально прижимаясь к плечу, и плевать на приличия. Голос у мужчины хриплый, но он медленно начинает рассказывать, аккуратно приобнимая меня одной рукой:
— Когда вы с Прозоровским убежали, дом дал мне доступ к своим силам. Я, конечно, слышал от Ивара, что Россовой-старший что-то наворотил с защитой, принеся всю прислугу в жертву, но такого не ожидал, хотя после востока меня удивить сложно. Но даже при этом меня сделали как стоячего…
В голосе слышалось столько боли, что все слова застряли еще не подходе к горлу. Все-таки как бы он не бодрился, а для боевого мага такое… бессилие? было хуже смерти. Для него это и была смерть, только медленная и мучительная. Вслепую прикасаюсь к теплой ладони, переплетая пальцы. Руку крепко сжали в ответ, и сейчас на миг отступило все, кроме этого ощущения: я просто сидела, опустив голову на плечо, ощущая через рубашку жар кожи, смотрела на отблески пламени в полумраке и даже почти пропустила голоса за дверью. Та слабо замерцала, пропуская конвой, втолкнувший знакомую фигуру.
Прозоровского узнала исключительно по волосам и глазам — лицо представляло собой почти сплошной синяк, вылечить который вот так с наскоку у меня не получилось — никак не могла сосредоточиться. Олег опустился за спиной, аккуратно сжимая запястья и направляя руки. Странное дело, лишенный собственной силы, он все равно мог помочь мне обуздать собственный дар. Словно одного понимания, как обычно движутся магические потоки, понимания этих процессов, ему хватало, чтобы вести меня.
Синева не сошла полностью, но лицо Кости приобрела нормальный, человеческий вид. Тот осторожно поднял руки, ощупывая его. Рукава рубашки при этом открыли вид на металлические полосы на запястьях. Над ухом раздраженно зашипел Левачев. Прозоровский только пожал плечами, устраиваясь на ковре, а я как-то совершенно естественно оказалась зажата между ними. Повисла тишина.
— Знать бы, кто нас сдал…
— Ты о чем? — слова рыжего стали неожиданностью.
— Чтобы вскрыть особняк, нужна какая-то личная вещь его владельца. Даже не так: нужна его часть. Волос, какое-то постоянно носимое украшение. А маги, особенно из старых семей, в этом плане параноики страшные.
В голове щелкнула какая-то смутная мысль. Даже две, но обе были настолько бредовыми, что я не могла решить, нужно ли их озвучивать. Впрочем, мужчины сами все поняли по моему лицу. Все-таки хоть в сознании дома я и была гостем с привилегиями, его защита, обладающая отдельным разумом, уже считала меня хозяйкой, поэтому я и чувствовала присутствующих в доме и могла видеть, чем они заняты.
— Ты что-то вспомнила?
— Да…
Краснея и запинаясь рассказала про Койт. Рыжий, беззастенчиво гладящий меня по ногам, на него и закинутым, только кивал каким-то своим мыслям. Левачев хмурился, но все-таки ответил:
— Верить в это не хочется, но они могли. В теории. Слишком уж себе на уме были всегда, — он тяжело вздохнул. — Но у тебя ведь есть еще какая-то версия?
— Она странная, но… в своем мире я бывшему подарила кулон с прядью. Сентиментально и пошло, но вот, — бессильно развожу руками. Я просто подумала, что его могло вместе со мной затянуть порталом. Кулон этот несчастный… А там уж…
— А смысл сейчас гадать? — Прозоровский вынырнул из размышлений. — Давайте решим этот вопрос утром. День был слишком долгим…
Я только тяжело кивнула. Держалась я исключительно на силе воле, так что с удовольствием, хоть и смазанным общей отвратностью ситуации, утянула их в сторону единственной спальни. Габариты кровати позволяли устроиться на ней и впятером, но сейчас я бы ни за какие сокровища мира не согласилась бы остаться одна. Приличия же в такой ситуации никого не волновали.
