Поэтому Жадность продолжал поглаживать широкую спину, мечтая снова прикоснуться к молочной коже. Но человек отвергал его прикосновения, отталкивал само его существо, и единственное, что оставалось сыну бездны, это незаметно воспользоваться сосредоточенностью священника на песне и выводить узоры на его тунике, очерчивая созвездия родинок. Хватило одного взгляда на эту прекрасную спину, чтобы запомнить расположение каждой коричневой точечки, и даже одежда не мешала незваному гостю представить их перед собой. Демон с не присущей ему жадностью сохранил это воспоминание, запрятав в тёмной глубине сгоревшей души. Там, где могло бы биться сердце, будь он человеком.
А пастор продолжал вести мессу, чередуя пение гимнов с молитвами, и не чувствовал даже капли усталости, словно неведомый поток энергии тёплыми лучами проходил через его тело. Закончив очередную молитву, Коннор, придвинув к себе книгу, чётко произнёс:
— Чтение книги пророка Исаи. — И в наступившей тишине начал читать строку за строкой, не замечая, как один из прихожан начал дёргано осматриваться вокруг, что-то невнятно бормоча себе под нос. — И откроется рука Господа рабам его. — Закончил он очередной абзац.
Подняв тёплые карие глаза на свою паству, он на мгновенье нахмурился, надеясь, что это действие осталось незамеченным. Коннор с детства обладал хорошей памятью, особенно на лица, и сейчас эта память услужливо указывала на то, что на заднем ряду скамей стало на одного человека меньше. Конечно, он не мог удерживать силой каждого, кто решил посетить его мессу, мужчина даже никогда не закрывал входные двери — исключения делал только в дождливую или снежную погоду, — но за последние несколько лет ни один из верующих, посетивших его службу, не уходил до её окончания. Могли появиться новые лица, но даже залётные туристы всегда оставались до самого конца, заслушиваясь приятным голосом пастора с лёгкими нотками хрипотцы. Неприятное чувство потери скользнуло внутри и почти сразу исчезло. Нельзя было отвлекаться, не сейчас, когда люди ждут его дальнейших слов. И священник продолжил, сначала пропев ещё один гимн, а дальше переключившись на чтение.
— Чтение святого Евангелие от Луки, — озвучил отец Андерсон, замечая, что каждый из его паствы внимательно вслушивается в звучащие слова. Он ласково, почти нежно провел по потрёпанному временем книжному корешку Нового завета и открыл первую главу. Но не одними песнопениями, молитвами и чтением он удерживал внимание прихожан. Нужно было вести диалог со своей паствой, и именно этим он собирался заняться.
— Дорогие братья и сёстры, — дополнительно привлёк внимание верующих священник, закончив чтение очередного абзаца. Он дождался, пока взгляды всех присутствующих будут прикованы к нему, сосредоточатся на его образе, и начал свой рассказ. Рассказ о верующей семье, где жена никак не могла уговорить мужа прийти с ней на воскресную мессу. Он сравнивал эту семью с примером Господа, который избрал себе семьдесят учеников. Семьдесят мужчин, которых послал он по два пред лицом своим во всякий город, куда хотел прийти, и назвал их своими учениками. Мужчина объяснял своим слушателям, что мало просто уговорить, нужно научить, помочь другому на пути веры, наставить на путь истинный. — Как наставил Господь своих учеников, так каждый из нас может показать дорогу веры своим близким.
Коннор рассказывал и читал, молился и даровал благословение нуждающимся. Просил за упокой умерших, искренне желал уставшим от бытия душам обрести свой покой в царствии небесном. За прошедшие сорок минут голосовые связки начали уставать, голос немного осип, но отец Андерсон терпеливо закончил чтение и включил очередную запись хорового пения. Трёхминутный перерыв перед очередным чтением дал небольшую передышку уставшему горлу. А потом настоятель заговорил снова, читая текст причастия и чередуя его с молитвами.
— Мир Господа нашего да будет всегда с нами, — закончил слова молитвы священник. — Приветствуйте друг друга с миром и любовью, — произнёс он, следя за тем, как прихожане обмениваются между собой лёгкими рукопожатиями.
Нажав кнопку, Коннор снова запустил запись хорового пения. И лишь когда ангельская песнь закончилась, он произнёс короткое обращение к Господу, а следом вкусил белого хлеба, запив небольшой комочек парой глотков вина. После этого верующие выстроились в нестройную очередь, потихоньку начали подходить к нему, завершая священное таинство. Когда все желающие причаститься вернулись к своим местам на скамьях, мужчина зачитал краткий список приходских объявлений и закончил мессу Божьим благословением. Поклонившись скромному алтарю, он отошёл в сторону, понимая, что усталость после часовой службы всё же взяла своё. Хотелось поесть и ненадолго прилечь, но он не имел права покинуть свой пост, пока его паства всё ещё находилась внутри. Лишь после того, как последние желающие поздороваться или осмотреть его церковь покинули дом Божий, пастор позволил себе глубоко вдохнуть и устало подняться к себе в комнату. Нужно было набраться сил, ведь впереди ждала ещё вечерняя месса. Лишь переступив порог, Коннор понял, что вряд ли удастся полноценно расслабиться. С противоположного конца комнаты на него, не мигая, уставились две ярко-жёлтых радужки, контрастно выделяющиеся на смольно-чёрных склерах.
========== – 3 – ==========
Хрипловатый голос Коннора манил, приковывал к месту, вынуждая против воли заслушиваться каждым словом, каждым пропетым звуком. Люди бы сравнили это состояние с гипнозом, демону, на которого гипноз не действовал, сравнить было не с чем. Даже подавляющая сила Первого (истинного Первого, а не того, кому Жадность помог прийти к власти) не оказывала такого завораживающего и ослабляющего волю эффекта. Демон сам был готов начать подпевать стройным переливам любимого голоса, но вовремя успел остановить эмоциональный порыв. Создание тьмы не имело права воспевать хвалу тому, кто низверг их всех в пучины отчаяния, лишив возможности чувствовать что-то, помимо неутолимого голода. Тот единственный, кому Жадность был готов поклоняться, сейчас стоял перед старым алтарём в нарядном белом облачении. Лишь стола{?}[элемент литургического облачения] с золотыми нашивками крестов тёмным багрянцем выделялась на белизне остальных одежд. Создание ада невольно сравнил этот цвет с оттенком собственной кожи, не без удовольствия подмечая, что они почти полностью схожи. Такое совпадение было… приятным? Грех не был уверен, что верно интерпретировал это чувство, но в основном всё, что касалось Коннора, было приятным.
В основном, но всё же не всегда. Иногда (а в последнее время даже чаще, чем хотелось бы) рядом с пастором просыпался нестерпимый, рвущийся наружу голод, прогрызающий всё существо изнутри. Демон думал, что за тысячи и тысячи лет переборол в себе это низменное, мерзкое, но инстинктивное желание, научился заглушать его зов и брать под контроль, запирая в клетке сознания, но за последний год всё изменилось. Он сам изменился благодаря встрече с этим человеком. Жаль, что далеко не все изменения пошли в лучшую сторону… Только Жадность и не собирался становиться хорошим, неважно, насколько сильно он полюбил священника, противоречить своей природе, пытаться сейчас кардинально изменить её было бессмысленно, а вот направить свою сущность, свой голод в другое русло он вполне мог, нужно было только выбрать себе жертву. Да, Коннор был бы не в восторге, если бы узнал (и будет не в восторге, ведь рано или поздно обо всём догадается), но… Сын ада глубоко вдохнул, впуская в демонические лёгкие абсолютно ненужный ему воздух этого мира. Он не знал, как облачить это «но» в слова или мысли, не мог объяснить, проще было действовать, чем искать оправдания, и он действовал.
Его сила позволяла бить направленно и прицельно, не подходя близко к выбранном человеку, не отвлекаясь от созерцания любимого силуэта и этих благовейно блестящих карих глаз. Как шоколад, горький и терпкий, вкус которого оседает на рецепторах и будоражит их, возбуждает при первом попадании и успокаивает своим послевкусием. Так однажды описал впечатления от шоколада какой-то старик, имени которого Жадность уже не помнил – незачем запоминать каждого, чью душу собираешься сожрать. Вот и Коннору, несмотря на видимую мягкость, это описание подходило. Может, его душа с крепким, несгибаемым стержнем силы могла иметь именно такой вкус, но сын бездны даже думать не хотел насчёт того, чтобы поглотить её. И пусть душа пастора могла заглушить его голод на несколько десятков лет – что достаточно долго, ведь обычной души едва хватало на месяц, а совсем слабеньких не хватало даже на неделю, – Жадность не поглотил бы и малой части духа Коннора, даже если от этого будет зависеть собственное существование.
