– На этот вопрос нельзя так просто ответить.

– Тогда в чем смысл тратить столько денег и времени?

– О господи, да что за мужской примитив! – злилась Милана. – Если я не могу сказать, чего хочу, это вовсе не значит, что я этого не знаю. Просто слова тут бессильны, это на уровне энергетики. Надо очень долго работать над собой, чтобы это понять.

– Ясно.

– Мне кажется, ты не ценишь усилий, которые я прикладываю, чтобы с помощью этих тренингов сделать нас счастливее.

– Ты уверена, что счастье надо так усложнять? Все не то, чем кажется.

– Иногда ты меня просто разочаровываешь. Но учитель говорила, что мужчины не чувствуют этих тонких материй, что от вас не будет поддержки. – Она свела брови и надула щеки. – А еще сильный пол называетесь.

– Опять под разными одеялами? – спросил он.

– Разумеется.

Ни одно из столичных СМИ не ответило на резюме Олега, и через неделю он понизил планку до областных изданий. Еще совсем недавно это можно было бы назвать карьерным падением, но теперь, в мире онлайна, где расстояние и местоположение не значат ровным счетом ничего, город, в котором живет человек, мало на что влияет. В конце концов, можно устроиться хоть в дюжину СМИ и работать на них, не вставая с дивана, как работали преподаватели с его курсов английского, как в «будущем» (заменить через десять лет на новое слово) будет работать весь мир.

Ответ пришел через час после того, как Олег разослал вторую волну резюме. Ему позвонил главный редактор пышминской газеты «Литейщик online». Хриплым прокуренным голосом он начал издалека – с эпидемии, локдаунов и мер поддержки американской экономики, с вертолетных денег, перешел на инфляцию, на подорожавшую сталь, потом рассказал о владельце и главном спонсоре их газеты и, уже когда Олег впервые за долгое время едва не заснул сладким сном, поведал о расширении финансирования, найме нового штата и признался, что такой опытный журналист «из центра» будет им очень кстати.

Так Олег Рогин вернулся в родную стихию.

Двухэтажное здание редакции, уныло стоящее через дорогу от завода, не могло похвастаться изысканным внешним видом. Красные кирпичные стены и деревянные окна с решетками вдохновляли не столько на современное творчество, сколько на горькую депрессию по-достоевски. Даже воздух в этом районе стоял особенно терпкий, не помогали и худенькие деревья вдоль тротуара. Работать пять дней в неделю здесь было бы испытанием для Олега, но, к счастью, действовал режим удаленки. За следующий год Рогин побывал на своем новом месте работы от силы раз пять. В первый раз оказаться в этом памятнике советскому творческому застою пришлось при устройстве на работу. Олег даже немного брезговал заходить, ведь для этого надо было тянуть на себя замызганную железную ручку скрипучей входной двери, но он собрался и сделал шаг к своему будущему.

Изнутри здание могло похвастаться яркими белыми стенами с мониторами на каждом шагу и дубовыми столами с современными компьютерами-моноблоками, на задней стенке которых красовался светящийся силуэт кленового листа Maple. Эмблема была главной точкой притяжения офиса и всего мироздания. Ничто на планете не было так важно, как этот знак. Любой, кто читает описание интерьера или видит его вживую, любой, кто направит взгляд на компьютер, должен заметить кленовый лист. Плевать на стоимость и удобство работы, каждый на него смотрящий, должен прислушаться к инстинктам и возжелать такой же продукт. Чистое, первобытное, искреннее желание. Поэтому Олег первым делом видел на моноблоках белое свечение, словно нимб Мессии, предвосхищающий второе пришествие. Первые секунды, прежде чем взять себя в руки, он чувствовал, как хочет купить себе еще один такой знак, освещающий заблудшим душам жизненный путь. Когда речь идет о столь возвышенных чувствах, цена и удобство отходят на второй план. Жизнь рядом с Мессией тоже не была очень комфортной, но стоила уплаченной за нее цены. Влечение к кленовому листу на дорогих моноблоках – не маркетинг, это самое глубинное человеческое естество, то, из чего мы состоим. Мы не умеем дышать под водой так же, как не умеем не хотеть лучшего. Того, что все вокруг считают лучшим. Это дает полноту жизни и ощущение прикосновения к великому. Это дает счастье.

Олег стоял рядом с начальником и вникал в ключевые аспекты редакционной политики. Дело было в кабинете с одним столом посредине и книжным шкафом за ним, с вентилятором в роли вешалки и с закрытым пыльными жалюзи окном. Но кого это вообще волновало…

– Мы должны облагораживать лицо завода и всего города, – говорил главный редактор.

Голова его походила на пирамидальный валун с узким лбом и очень широким подбородком. Черты лица терялись на фоне огромных размеров тела. Конечности его были настолько крупными, что Олег боялся, как бы новый начальник случайно не сломал ему кисть рукопожатием, ведь судя по толстым разварившимся пальцам-сосискам, он лет сорок минимум проработал живым экскаватором и только недавно облачился в костюм. Он вызывал эффект «зловещей долины» – когда вроде бы перед тобой стоит человек, но каждая из его внешних черт выглядит неестественной, как у робота или скульптуры. Он был оживленным персонажем из комиксов. Ни плохим, ни хорошим, просто нейтральным. Таким всегда придают неотесанный вид, не востребованный основными героями – слишком грубый для положительных персонажей и слишком карикатурный для злодеев.

– Мы все в одной лодке, – продолжал шеф. – Город у нас небольшой, многие друг друга знают. Многие нас читают. Если мы будем преподносить информацию в правильном ключе, то и настрой у людей будет правильным, нужным для процветания общества и повышения качества жизни всего городского округа. Понимаешь, что это значит?

Олег хотел выразить свое мнение, но начальник сразу продолжил:

– Это значит, что мы стоим в первых рядах информационной борьбы со всем плохим и неправильным. Схватки добра со злом, светлого с темным и так далее.

– А кто решает, что правильно, а что нет? – Олег задал вопрос, которого от него ждали.

– Это уже решено до нас, – отрезал начальник.

– В каком смысле?

– Давай объясню тебе на простом примере. – Глава газеты по-мужицки обращался ко всем на ты. – Все самое правильное уже впитано нами с молоком матери. Ведь тебе же говорили, что хорошо, а что плохо? Не перебивай меня – очевидно, что говорили. Так вот из этого и вытекают все остальные понятия о добре и правильности для всего человечества в целом и для жителей нашего городка в частности. Вот вспомни, что говорили нам в детстве. Всем одно и то же. Что нельзя делать другому плохо, нельзя брать чужого, что надо помогать слабым и женщинам, надо жить по совести. А что такое совесть? Это как раз впитанные в детстве заветы. Когда ребенок еще сам не в состоянии соображать, его программируют на правильные поступки. И став взрослыми, мы почти не в состоянии изменить программу. Вот что такое неизменная основа добра и зла. Вот во что мы должны верить и чем руководствоваться в работе.

Возникла пауза, но Олег долго не решался что-либо сказать, ожидая, что в любой момент шеф продолжит свой монолог. Дверь в кабинет была распахнута, задувал холодный воздух, по коридору ходили люди. Слышалось далекое громыхание литейных цехов стоящего через дорогу завода. Понимая, что любой вопрос вызовет у начальника еще бо́льшую тираду из праведных слов, Олег просто смотрел в его маленькие относительно всего лица глаза, но не мог в них ничего разглядеть, будто там было пусто. Возможно мешала обстановка.

– А теперь ближе к нашей работе, – резко продолжил начальник. – В газете мы пишем по совести. Мы поддерживаем хорошие начинания и порицаем плохие. Вот, например, скажи мне, строительство еще одной школы – это хорошо или плохо?

Он так грозно посмотрел на Олега, будто пытался выжечь взглядом узор на его застывшем лице.

– Ну, надо кое-что уточнить.

– Какие еще к черту уточнения? – гаркнул шеф. – Дополнительная школа – это хорошо или плохо? Отвечай.