– Я помилую того, кто укажет мне на злодея! – срывая голос, бешено крикнул он. Люди стояли, хмуро глядя под ноги. Янка, выйдя из оцепенения, посмотрела на молчащую толпу. Потом на веревки, но еще не поняла, чего хочет Петр.

– Последний раз спрашиваю, кто?! – снова крикнул Петр. Опять тяжелое молчание. Он дернул головой:

– Повешу каждого второго! – жестко сказал он и махнул рукой стрельцам. – Давай!

Те выхватили из толпы мужика и, заломив ему руки, поволокли к дубу. У Янки расширились глаза, она, наконец, поняла, в чем дело. Вдруг…

– Тятька! – раздался пронзительный крик. Из толпы бежала плачущая Настя. Ее отшвырнули.

– Тятенька, миленький! – кричала она. Янка бросилась к Петру, схватила его за рукав.

– Постой! Останови, слышишь?!

Он дернул головой в ее сторону, но запрещающе поднял руку. Стрельцы остановились.

– Помнишь, за мою услугу обещал ты мне как другу, волю первую мою ты исполнишь как свою? – скороговоркой выпалила она неожиданно стихами. Петр удивленно кивнул.

– Позволь мне поговорить с людьми! – у Янки от волнения прыгали зрачки. – Держу пари, мне они скажут то, чего не скажут тебе даже под гипнозом.

– Ты так думаешь? – недоверчиво посмотрел на нее Петр. – Ну, что ж, добро! – согласился он и крикнул стрельцам. – Отпустите холопа!

Те повиновались.

– И еще, – быстро сказала Янка, – подари мне человек пять из дворни.

Петр усмехнулся, внимательно посмотрел на Янку. Потом обернулся и крикнул:

– Пиши указ!

Какой-то бородатый дядька схватился за перо и чернильницу. Петр подошел к нему:

– Моим именем! Подарить пять душ сему Янке… Ты чей?

– Иванов, – быстро придумала Янка.

– Янке, сыну Иванову… – продиктовал Петр и задумался.

– И предоставить свободу выбора! – подсказала Янка. Петр усмехнулся, кивнул:

– Так и пиши!

Потом подписал указ и отдал его Янке:

– Держи! – посмотрел на толпу, зло оскалился и – опять Янке. – Ну, мешать не будем! Говори с ними.

– Не спеши, Пит, – в полголоса сказала она. – Сделай вид, что уходишь, а сам где-нибудь прикинься ветошью и не отсвечивай. Мне кажется, разгадка этого пожара близка, – она таинственно посмотрела на него. Он перехватил ее взгляд, согласно кивнул и, уходя, покрутил головой:

– Ну и выражения у тебя, Янка!

По знаку Петра ушли стрельцы и стольники, а он сделал то, что посоветовала ему Янка. Ушел будто ты во дворец, а сам прошел через черный ход и незаметно оказался позади толпы.

Возле Янки остался лишь писарь, которому никто ничего не сказал, и он на всякий случай остался. Янка подошла к людям. Они молча, удивленно смотрели на нее.

– Товарищи! – сказала Янка, почему-то вспомнив про революцию. По толпе прошло движение, а она продолжала:

– Конечно, нехорошо получилось. Но я верю, что вы, скорее всего тут ни при чем. Я не желаю вашей гибели или причинить кому-нибудь из вас боль и страдания. Вам этого и так хватает по жизни, поэтому я не буду требовать от вас правды. Возможно, вы и не видели ничего, ведь была ночь. Поэтому извините за беспокойство, – она печально вздохнула и посмотрела на толпу. Люди не расходились, видимо, не понимая ее. Потом один мужик осмелился спросить:

– Так что же, ты нас отпускаешь?

– А чего с вас толку? – пожала плечами Янка. – Вы же все равно ничего не знаете. Хотя, конечно, жаль, – она снова вздохнула. – Можете идти.

– Постой-ка, – остановил ее мужик. – А что мужики, кто-нибудь можа и видел чего, а? – обратился он к толпе. – Поможем парнишке, ведь он тожа ту диковину строил вместе с царем, все жа видали!

– Раскольники это! – послышался в толпе юношеский голос. Все расступились, и из толпы вышел парень лет семнадцати, светловолосый, с честным, бесстрашным взглядом.

– Что ты видел? – спросила его Янка. Петр едва не выдал себя, высунувшись из пункта своего наблюдения чуть не целиком, но вовремя опомнился.

– А то и видел. Как уснули все – начал рассказ парень, – я как раз коней чистить закончил и в камору пошел. Вдруг вижу, от конюшни человек крадется, не наш, я наших всех знаю. Я, значит, за угол спрятался, а он к сараю тому с диковиной. Покрутился немного и уходит. Я за ним, а он как сквозь землю провалился. Я обошел вокруг – вроде никого и в сарае все путем. Ну, успокоился я, и спать пошел. А как светать начало, я от шороха какого-то проснулся. Гляжу, тот человек, что ночью приходил. В раскольничьей рубахе он был, а в руке не то кизяк, не то, еще чего держал, не разобрал я. А в другой руке тлеющую головню я увидал. Он, значит, этот кизяк подпалил да в окошко и кинул. Потом как припустится к лесу и все бормочет: «анафема, анафема!». А в сарае, будто опять тихо. Только немного погодя я сообразил да дядьку Игната разбудил, а уж поздно было, – он вздохнул и посмотрел на Янку. – Прости, господин.

– За что? – не поняла Янка.

– За то, что забоялись правду сказать государю.

– Ладно, Бог простит, – улыбнулась Янка. – Спасибо всем, вы свободны, можете идти.

Все разом закланялись, некоторые женщины всхлипывали, крестились. К Янке подошла Настя. Лицо залито слезами. Кинулась в ноги:

– Господин! Миленький! Родненький! – она пыталась обнять Янке ноги.

– Что ты, Настя! – Янка подняла ее, обняла за вздрагивающие плечи. Подошел отец Насти, а за ним два паренька: один лет четырнадцати, а другой – восемнадцати, приковылял и дедушка. Все они в пояс поклонились Янке, а она глазами сосчитала их и подошла к писарю.

– Пиши, царевым именем!

Тот удивленно взглянул на нее, но не посмел перечить, он увидел у дворовых за спиной царя, стоящего в дверях черного хода и согласно кивающего.

– Дать вечную свободу крестьянам Настасье, – начала диктовать Янка, потом глянула на ее отца. – Как зовут?

– Егор, – растерянно сказал тот.

– Егору, – продиктовала Янка и повернулась к ребятам.

– Иван и Михаил, – поспешно ответил старший.

– Ивану, Михаилу, – продолжала диктовать Янка и взглянула на дедушку. Он растерялся.

– Федор его зовут, – подсказала Настя.

– И Федору. Он всех податей и прочих повинностей и разорений быть им и роду их отныне свободными, – она немного подумала. – А фамилия ваша как?

– Так дворовые мы, какая тут фамилия? – развел руками Егор.

– Пиши, – обратилась к писарю Янка. – И присвоить им с сего дня фамилию… Янковы. Нет, как-то не красиво, – она опять задумалась и нахмурилась.

– Может, Янковские? – послышалось рядом. Янка вскинула глаза, Петр подошел, улыбнулся. – Так лучше, а Янка?

Она вдруг вздрогнула и быстро посмотрела на него, но потом взяла себя в руки.

– Супер! Именно Янковские! Записал? – она повернулась к писарю и взяла у него листок. Посмотрела на витиеватый почерк и протянула лист Петру. – Подпиши!

– Изрядно, Янка! – восхищенно сказал Петр и подписал грамоту. – Держи! – усмехнулся. – Жду тебя, поторопись, скоро поедем! – и стремительно ушел во дворец. Янка сунула грамоту в руки удивленного отца Насти:

– Вот ваша свобода! – сказала она.

– Благодарствую, господин! – пробормотал Егор и поклонился. Янка пошарила в кармане.

– Вот, возьмите на первое время, – она вложила в ладонь Насте серебряный рубль, который ей дала Наталья. – Будьте здоровы! Прощайте! – она поцеловала Настю в щеку и помахала рукой ее семье. Потом, не оглядываясь, пошла на пепелище машины.

После интенсивных поисков среди пепла и обгоревшего дерева она раскопала динамо-машину и мотор. Они были целы, только проводки, соединяющие их, оплавились. Янка очистила их, положила на траву и отряхнулась. Потом с мотором и динамой в руках пошла к Петру. Столкнулась с ним на лестнице, они с Алексашкой тащили сундучок с инструментами. За ними слуги несли еще какое-то барахло. У крыльца уже стояли готовые в дорогу кареты, на которые грузили вещи.

– Ну, наконец-то, – увидел ее Петр. – Чего долго так, благодетель, а? – он подмигнул Янке.

– Я динаму и мотор нашел, – похвалилась Янка. – Мы их тоже заберем, ладно, Пит?