Дверь чуть приоткрылась, из-за нее на Янку глянули чьи-то настороженные глаза. Потом дверь распахнулась. На пороге стояла женщина в русском старинном сарафане и лаптях. Сзади маячил тот самый бородач.

– Ну и де ж твой дьявол? – улыбнулась женщина. – Не видишь, отрок это, мальчонка. Ты откуда тут? – обратилась она к Янке.

– Я по подземному ходу, а потом вот… – Янка немного растерялась и оттого, что ее назвали отроком, и оттого, что они так одеты. Мужик, тем временем, не переставая креститься, бормотал:

– Обратился, ей Богу, обратился! Свят, свят, свят! – и шарахнулся в сторону, когда Янка вышла из подвала.

– Тю, на тебя! – рассердилась на него женщина, – Кликуша! Смотри, не рассыпался, значит и нишкни, пьяница прогорклый! Все тебе спьяну черти мерещатся! Иди, давай, спать! Али ухватом поглажу!

Мужик, крестясь, быстренько смотался, а Янка даже улыбнулась на эту перепалку, немного непривычную для ее слуха.

– Ах ты, горемыка, – обратилась к ней женщина и взяла у нее свечу, – ну пойдем со мной, не бойся, – и, она повела Янку по коридору какого-то здания. Янка шла за ней, все больше удивляясь и оглядываясь по сторонам. В этот момент она сделала для себя единственный вывод: раз решила стать актрисой, так надо сыграть роль мальчишки, если ее не раскрыли.

Женщина привела Янку в какую-то темную комнатенку без мебели. При тусклом свете свечи Янка разглядела только лавку да в углу нечто напоминающее топчан, накрытый мешковиной.

– Седай, – женщина усадила Янку на лавку, – есть то хочешь?

– Немного, – смутилась Янка. Женщина протянула ей кусок хлеба.

– Спасибо, – Янка убрала хлеб в сумку, удивляясь еще больше.

– Откуда ж ты такой? – женщина присела рядом на лавку.

– Из Москвы.

– Ой, ты, а сюды-то зачем? Неужто пёхом?

– Нет, из Москвы на электричке, а дальше через лес. У нас археологический поход.

Женщина ее не поняла:

– Чегой-то несешь ты, не пойму я. И одет чудно. Не из-за моря?

– Я чудно?! – Янка даже привстала, – По-моему, это вы – чудно! У вас тут, что народный театр или психушка? Объясните мне, пожалуйста, я ничего не понимаю!

– Тю-тю, не кричи, – женщина снова усадила ее и улыбнулась, – Что ты, спят уж все во дворце, – наклонилась к самому уху Янки, зашептала, – Ничего из речей твоих горячих не поняла. Ты попроще спроси.

– Где я нахожусь?! Какой дворец?! – Янка даже вспотела от волнения.

– А находишься ты во дворце села Преображенское. В царском дворце.

– Сумасшедший дом! – простонала Янка, потом повернулась к женщине, – Но ведь этого села давно нет!

– Да как же нет – вот оно село!

– Хорошо, допустим, – успокаивающе для себя или для нее сказала Янка, – Тогда какой же сейчас год?

– Известно какой, одна тыща шестьсот восемьдесят восьмой от Рождества Христова.

– Что?! – у Янки потемнело в глазах, мгновение спустя, словно молния ее поразила догадка: переброска во времени! Пульсирующими толчками всплыли – падение, камень, дверь – все в один момент.

– Значит я во дворце, – сделала она вывод упавшим голосом, – А кто тут живет?

– Царица-матушка, Наталья Кирилловна, – нараспев начала женщина, – с братом боярином, а еще государь, надежда наша, красное солнышко.

Янка невольно улыбнулась такой не обычной для ее слуха манере рассказа:

– Государь? А почему надежда?

– А потому как ему семнадцать лет только исполнилось, голубь сизой, – женщина погладила Янку по плечу.

– Почти ровесник, – одними губами произнесла Янка, – Что же мне делать? – она вопросительно посмотрела на женщину.

– Ой, голубь, ночь на дворе. Ты ночуй уж, а утром я тебя выведу отсель потихоньку. Ложися вот здесь на лавке, – заботливо сказала женщина. Янка, однако, совсем не хотела спать. Сердце колотилось и сжималось от мысли, что ребята ее ждут. Этот вопрос волновал ее в данный момент больше всего. Дворец, царь – чертовщина какая-то.

Женщина тем временем погасила свечу.

– Отдохни, голубь, – и она вздохнула, – откуда ж ты такой? Звать-то как?

– Янка, – пробормотала Янка, сняв с себя сумку и гитару, и поудобнее устраиваясь на лавке.

– Эко имя чудно, Янка. А меня вот Агашкой кличут, – женщина снова вздохнула в темноте.

– А как вашего отца звали? – спросила Янка.

– Тихоном, царствие ему небесное.

– Значит, вас зовут Агафья Тихоновна, красиво.

– Эк ты, ласкун какой, – растрогалась Агафья Тихоновна, – меня отродясь так не называл никто. И откуда ты такой взялся?

– Вы мне не поверите, но я из будущего.

– Устал ты, Янка, спи-ка лучше, – женщина подумала, что это сказано от усталости.

Янка печально вздохнула и закрыла глаза.

Проснулась она рано. Протерла глаза, надвинула поглубже бейсболку, одернула олимпийку, застегнула штормовку, села на лавке, потянулась. Потом встала надела сумку и взяла гитару. Вошла Агафья Тихоновна.

– Доброе утро, Агафья Тихоновна, – улыбнулась Янка.

– Ах ты, голубь сизой, встал уже, – она тоже улыбнулась, – а и рано еще, солнышко не взошло.

– Да, только полпятого, но мне пора, Агафья Тихоновна.

– Ну, пошли, провожу тебя, – вздохнула та.

Янка потихоньку пошла за ней. Вышли на задний двор через черный ход. В сером утреннем воздухе висела прохлада. Янка слегка поежилась. Пришлось немного подождать за углом, пока пройдет группа стрельцов, охраняющих дворец. Потом Агафья Тихоновна подвела ее к маленькой калитке в заборе.

– Вот, голубь, лети теперя, там тропинка есть, в аккурат к деревне выйдешь, а там, куда уж захочешь. Хлеба-то возьми.

– Спасибо вам, Агафья Тихоновна, – Янка пожала руку удивленной женщине, – жаль, нечего мне вам подарить. А я вас сфотографирую! – Янка вытащила «Polaroid».

– Ой, голубь, не ведаю речей твоих, – испуганно перекрестилась Агафья Тихоновна.

– Это совсем не страшно, – Янка зарядила фотоаппарат, – Смотрите в это окошечко, улыбайтесь. Сейчас вылетит птичка! – и сделала два дубля. Кассеты тут же проявились в два цветных снимка. Один Янка отдала ей:

– Вот ваш портрет, Агафья Тихоновна.

– Ой, ты, батюшки! – всплеснула руками та, – Да и вправду я! – она взглянула на Янку, – Ах, ты, голубь белый, – она растрогано прижала Янку к себе, – никто сроду со мной так не обращался, как с барыней, все как с дворовой.

– До свиданья, Агафья Тихоновна, – Янка остановилась у калитки и обернулась, – вы очень хороший человек! Прощайте!

– Бог тебя благослови, – утирая слезы и прижимая к себе фотографию, сказала Агафья Тихоновна.

Янка юркнула в калитку и почти бегом зашагала по тропинке, потом обернулась и остановилась.

Куда идти? Ведь она в чужом веке. И она решила никуда не уходить, а поподробней все разузнать. Все-таки не каждый день выпадает такой шанс. Тем более здесь еще и царь, заманчиво и страшно. Янка отошла к близ растущим деревьям, расстелила на траве штормовку и решила вздремнуть в тени тополя, росшего метрах в ста пятидесяти от забора, огораживающего дворец.

Проснулась она от шума, доносившегося с лужайки перед дворцом. Открыла глаза: уже во всю светило солнце и было уже где-то около одиннадцати часов дня. А на лужайке шумели какие-то ребята примерно ее возраста. Янка осторожно приблизилась к забору.

Ребят было человек двадцать. Все они строились в шеренгу, держа на плечах допотопные ружья. Из дворца выбежал светлоголовый высокий парень и крикнул:

– Во фрунт! Бомбардир идет! – и сам встал во главе строя. Из дворца стремительно вышел высоченный парень, темноволосый, кудрявый, круглолицый. Большие темные глаза смотрели твердо и уверенно, рот под едва пробившимися усами был сжат. Сдвинутые брови придавали лицу строгое и грозное выражение. Ворот белой широкой рубашки был расстегнут.

Янка окинула его взглядом и тихо удивленно ахнула:

– Да ведь это же Петр Первый! Вот это да!

А Петр остановился перед застывшим строем. Белобрысый парень вышел вперед: