Оформление Алексей Иванов

Иллюстрации Веры Коротаевой

© Шицкая Н. А., 2022

© «Время», 2022

А вы когда-нибудь видели солнце? Могли рассмотреть, как лучи скользят по тонким, едва распустившимся листьям, разглядеть крылья бабочки, что присела отдохнуть на лепестки одуванчика, или разноцветный сетчатый глаз стрекозы? А может, вы когда-то видели, как муха, обычная муха, чешет лапками брюшко или собирает со стола крошки? Если вы всё это можете, знайте, вы – счастливчики. Вот я не могу. Не то чтобы совсем не могу, но не так, как многие люди. Мой мир – пелена. Уж таким уродился. Глаза на месте, с мозгами всё в порядке, а вот зрения толком нет. Мама говорит, у меня какой-то жуткий минус. Да я и сам понимаю – минус. Не плюс же. Так и живу: я минус зрение. В детстве было еще ничего. Нормально было. Потом я научился читать, пошел в школу. И всё. Окончательно «посадил» глаза. Так тоже говорит мама. Мы из-за моих глаз все время ссоримся. Ей жутко не нравится, что я читаю под одеялом при свете фонарика. А что мне делать, если книжка интересная, а свет уже выключили и спать отправили? Не бросать же чтение. Мама как-то со злости все мои книги выкинула.

– Даня, читать теперь будешь только по мере необходимости! Только то, что задали по школьной программе. И днем, при свете лампы. А остальное я отнесу на помойку. И так ничего не видишь, а тебе еще учиться и дальше жить. С таким-то зрением…

Это она часто так говорит. А потом шумно вздыхает и становится такой маленькой и беззащитной, что я никогда на нее не обижаюсь. Пусть ругает сколько хочет, только бы не вздыхала и не вспоминала про мое зрение. Ее эта тема всегда очень огорчает.

Книги она, конечно, никуда не выкинула. Сделать это у нее никогда рука не поднимется. Я знаю. Спрятала на самую верхнюю полку шкафа, снизу их и не заметишь. Но я это секретное место давно обнаружил. Раньше родители там хранили подарки, купленные нам с сестрой на дни рождения. Поэтому забрался на стул и нашел мою любимую коллекцию – все истории про Алису писателя Кира Булычёва. Я их уже раз десять перечитывал, каждую строчку на зубок знаю, а не надоедают. Книги я перепрятал и стал брать по одной с собой в школу – читал на переменках. Все ребята по коридорам носятся, а я читаю. Хорошо. Только шумно и отвлекают часто.

Недавно мы пошли к одному важному врачу, и он маме «открыл глаза» на чтение. Вот смешно – глазник открыл глаза. Этот важный доктор приехал из другого города, приемы проводил. Мама говорит, что он работает в главной глазной клинике области.

– Чтение на здоровье вашего мальчика никак не влияет, – глубокомысленно заявил этот старенький профессор. Услышав такое, я крепче сжал мамину руку, обрадовался несказанно. А важный доктор продолжил: – Наоборот, чтение – это постоянная тренировка для глаз. Но… – тут он поднял палец и замер. Мы с мамой замерли вместе с ним. – …Если читать книги, написанные крупным шрифтом, при хорошем освещении и непродолжительное время.

Бой был почти выигран. Внутри у меня все пело и плясало. И когда я уселся напротив светящегося экрана, чтобы в тысячный раз в жизни рассказать, какая там написана буква – Н или К, представлял себе гору книг, которые теперь непременно прочту. Ведь теперь можно! И мама не будет против. Я даже придумал, где я их раздобуду: у моего соседа по парте Сани Головина мама работает в библиотеке, так у них дома сто тысяч миллионов детских книжек.

Я честно оттарабанил все эти Б, В, М. Все, что видел, конечно. Некоторые угадывал по памяти: за столько лет таблицу я успел выучить, и там, где меня подводило зрение, память безошибочно била в цель. У доктора от такой меткости даже очки с носа слетели. Мама тоже выглядела удивленной, но я был собой горд. Еще бы – почти все! И назубок! А потом мы пошли в темную комнату. Тут я сидел тихо, как мышка, и слушался, исправно выполнял все «посмотри вверх, вниз и вбок». Еще бы! Ведь передо мной был самый лучший доктор в мире. Он разрешил мне читать! Поэтому я знал, что могу ему доверять.

Но он, похоже, моих светлых чувств не разделял, все время хмурился и морщился. Несколько раз заставил меня скосить глаза вправо. А это, между прочим, ужасно больно. У меня даже голова закружилась.

Когда мы вышли, у мамы было такое взволнованное лицо, что мне казалось, что она сейчас из этого доктора всю душу своими расспросами вынет. Я видел, как она старательно молчит, ждет, пока он сам скажет. Но доктор ничего не говорил. Он сел за стол и принялся что-то записывать в мою медицинскую карточку. Мама ерзала на стуле и теребила в руках сумку. Когда она волнуется, она всегда что-то теребит, поэтому все сумки, карандаши, ручки и даже телефон у мамы в ужасном состоянии. Доктор молчал долго, потом посмотрел на меня и сказал:

– Даня, в холле такой чудесный детский уголок: цветные карандаши, раскраски, игрушки даже есть. Беги посмотри. Мне еще долго тут писать, соскучишься.

Мама кивнула мне и нетерпеливо подтолкнула к двери. «Раскраски, карандаши…» Будто я не понимал, что доктору просто надо обсудить с мамой мое здоровье, вдвоем, без лишних, то есть без моих, ушей.

Я неспешно прогулялся до детского уголка. Скукотища! Все для малышей. И раскраски там с такими мелкими деталями, что просто преступление было отправлять меня их рассматривать, тем более что очки мои остались в кабинете врача, а без них все эти линии, черточки и палочки сливались в один клубок. Выглядело это так, будто нитки перепутались, переплелись вместе и их не под силу было бы размотать даже самой умелой бабушке. И я вернулся к кабинету. Сначала хотел войти, но подумал, что это будет невежливо – мешать взрослым, поэтому просто уперся в дверь лбом и стоял ждал, когда она откроется. Успею отскочить или нет?!

Я честно не хотел подслушивать. Так получилось.

– Остаться без зрения в восемь лет! – вздыхала мама. Голос у нее был какой-то сдавленный, совсем чужой. Я даже не сразу понял, что это она говорит. Просто в кабинете их было двое: мама и врач, не мог же старенький доктор говорить женским голосом.

– Так и будет, если сидеть сложа руки. Не в восемь, так в десять, одиннадцать. Какая разница! Парню вашему еще жить да жить.

– Охэхохэ, – в ответ услышал я какой-то нечленораздельный хрип.

– Поймите, у него прогрессирующая миопия средней степени. Если сейчас не остановим, потом будет только хуже. Мальчишка крепкий, организм молодой. Восстановится он быстро. Стопроцентное зрение, конечно, не обещаю. Его можно скорректировать чуть позже, когда подрастет. А пока склеропластика. Затормозить процесс, немного улучшить состояние мы можем.

– Охэхохэ…

– Решать вам! Риски я объяснил, обо всем предупредил. Приедете ко мне в клинику. Госпитализацию, – тут доктор, видимо, зашуршал листами в блокноте, – госпитализацию назначаю через две недели, на понедельник. К этому времени вы должны сдать все анализы и взять справки у педиатра. Жду вас в отделении в восемь утра.

– Мы подумаем, – тихо ответила мама.

Отсюда, из-за двери, мне показалось, что так, еле слышно, со страхом можно разговаривать, только если перед тобой сидит огромный паук или кобра. Но доктор, конечно, ни на одного, ни на другого похож не был. Чего она тогда так испугалась? Моей операции? Но ведь это даже интересно. Знаю, мне уже делали – правда, другую совсем, косоглазие исправляли. Да я это плохо помню. Мне года четыре тогда было. Сейчас будет веселее. Лежать одному в больнице! Ерунда какая, поваляешься денек-другой с заклеенными глазами, и все. Зато в школу можно не ходить, а слушать аудиокниги, потом будет о чем рассказать одноклассникам.