Бывает и другая причина нарушения привязанности и ранней детской травмы – низкий адаптационный потенциал у ребенка. Некоторые дети рождаются чрезмерно требовательными из-за особенностей центральной нервной системы – настолько, что у матери нет шансов помочь их психике, не травмировав свою. Постоянно плачущие, гипервозбудимые дети с повышенным тонусом или атопическим дерматитом (еще Рене Шпиц, австро-американский психоаналитик, выделил детей, которые входят в группу риска по нарушению психики), до и после операции, часто болеющие, гиперактивные – список длинный.
Рождение двойни или сиблинги (братья и сестры, имеющие общих родителей) до 3 лет – тоже фактор риска нарушения типа привязанности. Мама не может взять на руки сразу обоих малышей, ей приходится выбирать. Кто-нибудь будет чувствовать себя обиженным – как правило, тот, кто старше, даже если разница во времени рождения составляет 5 минут.
Травмирующие ситуации можно перебирать до бесконечности, поэтому легче перечислить то, что способствует развитию безопасной привязанности по Мэри Эйнсворт:
♦ частый и длительный физический контакт;
♦ способность матери успокоить ребенка, держа его на руках;
♦ чуткая реакция на потребности;
♦ упорядоченность окружающей обстановки (тихий, спокойный и уютный дом).
Дети плачут, призывая мать на помощь. Взрослый помогает совладать с отрицательными эмоциями и учит справляться с тревогой самостоятельно. Но если никто не реагирует на призыв, это приводит к выученной беспомощности и пониманию, что просить что-либо нет смысла. Ничего не проси – первое, что усваивают люди с избегающим и дезорганизованным типами привязанности.
Я наблюдала за детьми в возрасте 3–6 месяцев. Мой кабинет в поликлинике находился рядом с комнатой, где делали массаж детям до года. Зимой малыши очень не любят надевать шапки. Их можно понять – головной убор натягивают на кроху в последнюю очередь, когда у него уже нет терпения. Однако проверено: дети начинают пищать, даже если их облачают в быстро и легко натягиваемые комбинезоны. Видимо, в коридоре жарко, и шапка на голову – исключительная пытка. Плакали все, кроме деток из детского дома. Шапка была для них слишком слабым стимулом для плача – все равно никто не отреагирует так, как мамы и бабушки «домашних» детей, начинающие суетиться при малейшем кряхтении отпрыска. Другое дело – бутылочка, на которую младенцы из детдома реагировали сильнее и громче сверстников.
Первый год жизни влияет на то, каким ты будешь видеть и чувствовать этот мир – безопасным или нет. Ребенок, чьи потребности быстро удовлетворялись, получил ОПЫТ, «что мир, в общем-то, место уютное, а люди – существа отзывчивые и услужливые»[1]; а если не удовлетворялись – ОПЫТ, что в мире ты одинок и беспомощен.
Ключевой особенностью людей с ранней детской травмой являются чувство беспомощности и отчаяние, которые запускают синдром потери. Синдром потери – это острая реакция на «потерю отношений» со значимым человеком (ссора, отъезд, разлука, опоздание с работы – что угодно). Любое изменение дистанции переносится неконтролируемым приступом тревоги, паники и заканчивается самоповреждением (алкоголь, отказ от еды, порезы, нарушение сна и т. д.).
Все пациенты с ранней детской травмой описывают синдром потери одинаково: отчаяние, сильная боль в области груди, невозможность переключиться на мысли о чем-то другом.
На приеме пациентка так описывала это состояние (записано дословно).
Я очень хочу, чтобы этот человек был рядом и мы помирились. Внутри очень больно, нет сил ждать. Меня будто больше нет. Ощущение, что я кричу, но никто не слышит. Беспомощность, тяжесть и сильное жжение в диафрагме. Ощущение, что грудную клетку разнесло на куски. Виски пульсируют. Чувствую себя ничтожной и слабой. Я хожу из угла в угол, мечусь по комнате и плачу, но это не помогает. Я пытаюсь найти оправдание, но голос наказывающий всегда громче. Со мной так было, но каждый раз словно впервые. Я не знаю, когда это закончится. Я ложусь на пол, несколько часов думаю о смерти, а потом в изнеможении засыпаю. Завтра мне будет все равно.
День сурка, или Запертые во времени
Что заставляет людей, которые росли в травме, раз за разом воспроизводить один и тот же сюжет? Ответ кроется в том, как запоминает наш мозг. Отрицательные эмоции «выжигают» определенные нейронные дорожки, которые могут десятилетиями причинять нам боль.
Ученые отмечают, что у детей – жертв жестокого обращения в семье – нарушается работа среднего мозга, лимбической системы, префронтальной коры, мозолистого тела и мозжечка. Физическое, сексуальное, эмоциональное насилие, а также игнорирование базовых потребностей ребенка приводит к серьезным нарушениям адаптации в обществе.
Травма формирует так называемый мозговой контур, который в момент сильных переживаний заставляет нас возвращаться в воспоминания. Миндалина, гиппокамп и лобная кора – основные структуры (не все), входящие в мозговой контур травмы.
За эмоциональное содержание воспоминаний отвечает миндалина. Она должна определять момент появления и исчезновения угрозы, но у травматиков эта структура всегда находится в режиме готовности «бей, беги, замри». Реакция «беги» характерна для избегающего типа привязанности, «бей» – амбивалентного, «замри» – дезорганизованного.
Миндалина постоянно взаимодействует с гиппокампом – участком головного мозга, который отвечает за память. Он любезно предоставляет события из прошлого схожей интенсивности. Как правило, гиппокамп соединяет и упорядочивает различные аспекты памяти, отвечает за размещение воспоминания о событии в надлежащем времени, месте и контексте.
Лобная доля головного мозга, в частности префронтальная кора – третий участок головного мозга, который важен в ситуации стресса. Она участвует в регуляции поведения, импульсов, эмоций и реакции страха. Проблема в том, что справляться со стрессом нас должны научить, в противном случае префронтальная кора не способна подавать миндалине сигналы о том, что опасности нет, и не сможет контролировать гиппокамп, в котором будут мелькать фрагменты воспоминаний.
Таким образом, ранняя детская травма изолирует нас от реальности, заставляя ходить по кругу одного и того же детского сценария. Незрелые психологические защиты срабатывают автоматически, и вы попадаете в порочный круг выученной беспомощности.
Дэниэль Л. Шактер, американский психолог, выделил семь «грехов» памяти, которые мешают людям жить. Последний из них – настойчивость. Она включает в себя воспоминания о факте или событии, которые хотелось бы забыть. Устойчивость памяти проявляется в навязчивых воспоминаниях о травмирующих событиях, страхах и фобиях. При тяжелых психологических травмах человек не может контролировать память, сказать ей: «Замолчи!» и переключиться. В итоге возникают флешбеки (картинки, видения из прошлого) и навязчивые воспоминания.
Зачем запоминать то, что сводит с ума и мешает жить? Может показаться, что природа ошиблась. Но нет, дело в адаптации. Мы – выходцы из животного мира, когда-то страх помогал нашим далеким предкам выжить. Да, это тяжелый побочный эффект, который способен привести даже к инвалидности, но реакция сильного страха важна с точки зрения выживания. Люди с травмой реагируют на напоминание о травме так, будто все происходит с ними сейчас. Приступы, которые накрывают, боль, которую мы испытываем, – обман мозга и машина времени, возвращающая в «день Х».
Каждая новая жизненная ситуация ошибочно воспринимается как опасность, угроза повторного переживания травмы и вследствие этого воспроизводит весь спектр отрицательных эмоций раннего возраста. Это один из парадоксов – травмированная психика продолжает травмировать саму себя и травматический процесс не заканчивается с прекращением травмы, но продолжается во внутреннем мире жертвы насилия. Люди, перенесшие психическую травму, постоянно обнаруживают себя в жизненных ситуациях, в которых подвергаются повторной травматизации. Невыносимые страдания, причиненные травматической ситуацией, пережитой в раннем детстве, представляют для пациентов проблему и в настоящем.
