Находящиеся в конфликте люди воспринимают и реагируют на угрозы, исходящие в большей степени от сформировавшихся образов, а не от реалистично оцененных личностей своих противников. Они путают образ собственно с человеком[13]. Самый негативный образ противника рисует последнего как опасного, зловредного и просто злобного. Будучи относимо к опостылевшему и вредному супругу или к человеку, воспринимаемому как часть недружественной чуждой силы, зафиксировавшееся негативное представление поддерживают выборочные воспоминания о прежних несправедливостях – неважно, реальных или воображаемых – и приписывание злого умысла. Сознание таких людей оказывается заключенным в «темницу ненависти». В этических, межнациональных и международных конфликтах мифы о Враге получают дальнейшее распространение, что придает образу (врага) новое измерение.

Понимание пагубного поведения можно получить, опираясь на разные источники, описывающие клиническую практику. Пациенты, проходившие лечение от злоупотребления психоактивными веществами, как и другие пациенты, чей диагноз – «антисоциальная личность», дают нам богатый материал для изучения и понимания механизмов, лежащих в основе гнева и деструктивного поведения.

Билл, тридцатипятилетний моряк, пристрастился к различного рода наркотикам, которые можно купить на улице. Он был особо склонен к эмоциональным взрывам и физическому насилию над женой и детьми, а также к частым дракам с окружающими. По мере того как мы вместе изучали последовательности его психологических переживаний, удалось обнаружить, что, когда другой человек (жена или просто посторонний) не выказывал ему «уважения» – по его собственному определению, – он так разъярялся, что испытывал непреодолимое желание ударить или даже уничтожить этого человека.

Анализируя взрывные реакции на микроуровне, мы обнаружили, что в промежутке между тем, как другой человек что-то скажет или сделает, и последующей вспышкой ярости Билла у него мелькает мысль о самоунижении, и он ощущает обиду. Его типичная самоуничижительная интерпретация, приводящая к неприятным ощущениям, возникала почти мгновенно: «Он думает, что я слабак» или «Она меня не уважает».

Когда Билл научился ухватывать и оценивать эти мимолетно вторгающиеся в его сознание болезненные мысли, он оказался в состоянии осознавать, что его интерпретации, которые вели к ощущению униженности, необязательно вытекали из поведения других людей или из сказанных ими слов. После этого мне удалось прояснить суть убеждений, которые формировали его остро-враждебные реакции. Первичное убеждение, например, состояло в следующем: «Если люди со мной не соглашаются, это значит, что они меня не уважают». Последующие быстрые мысли, провоцировавшие Билла на агрессию в отношении обидчика, были вполне осознанными и убедительными: «Я должен показать им, что они не могут просто так уйти, а должны убедиться, что я не слабак и они не могут помыкать мною». Для Билла было важно осознать, что эти носящие карательный характер мысли являлись следствием его чувства оскорбленности, скрывавшегося за гневом и яростью. Наша психотерапевтическая работа в данном случае заключалась в анализе внутренних убеждений и установок Билла и в донесении до его сознания понимания того факта, что он может получать больше уважения от членов своей семьи и знакомых, если будет оставаться «холодно-спокойным» и контролирующим ситуацию, а не становиться воинственным и вспыльчивым.

Информация, полученная в результате анализа реакций Билла и других склонных к эмоциональным взрывам пациентов показывает, что индивидуумы такого рода придают огромное значение своему социальному имиджу и статусу. Их личная система убеждений и внутренних установок определяет, какие выводы они делают в отношении предполагаемых обидчиков. Психолог Кеннет Додж выяснил, что убеждения подобного рода и основанные на них последующие интерпретации событий являются общими для широкого круга индивидуумов, склонных к неприемлемому поведению. Например, тип агрессивных убеждений, подобных тем, которые выказывал Билл, свойственен маленьким детям, впоследствии становящимся малолетними преступниками или правонарушителями. Этот набор убеждения включает в себя следующие позиции[14]:

• Обидчик каким-либо образом унижает меня и поэтому ответствен за мое чувство обиды и огорчения.

• Нанесенная травма является намеренной и несправедливой.

• Обидчик должен быть наказан или уничтожен.

Эти выводы частично основаны на тех правилах поведения, которые они навязывают другим людям. Такие требования и ожидания похожи на феномен, который психиатр Карен Хорни назвала «тиранией долга»[15]. Подобные Биллу люди считают, что:

• Другие люди обязаны все время выказывать им свое уважение.

• Мой супруг / моя супруга должна быть чувствительна к моим потребностям.

• Люди должны делать то, что я им говорю.

Тип фрейминга, имеющий место во время гневных конфликтов, можно наблюдать в крайних формах у гневливых пациентов, страдающих параноидальными расстройствами. Эти пациенты постоянно приписывают другим людям злые намерения и испытывают желание наказать последних за их предполагаемое антагонистическое поведение. Некоторые параноики страдают манией преследования, возникновение которой предварялось травмирующими событиями, которые привели к снижению их самооценки. Например, отказ в ожидаемом продвижении по службе[16]. Кажется, что мания преследования отчасти является объяснением, которое защищает их самооценку, сохраняет свой образ в их собственных глазах – будто они думают: «Ты являешься причиной моих проблем, потому что предвзято ко мне относишься» или «…потому что ты против меня что-то замышляешь». Большинство таких пациентов переполнены разными страхами, остальные разъяряются и становятся агрессивными по отношению к предполагаемому обидчику.

Мы часто слышим, что люди, просто выражая свой гнев, говорят: «Я тебя ненавижу». Однако временами чувство сильного озлобления может разрастись настолько, что вполне возможно и разумно назвать его «ненавистью», – несмотря на его очевидно преходящий, временный характер.

Присмотритесь к следующему обмену репликами между отцом и его четырнадцатилетней дочерью:

В конце диалога дочь, кажется, хочет уничтожить своего отца, в котором видит свирепого зверя, подавляющего ее и не позволяющего делать то, что ей «необходимо». В кульминации ссоры индивидуумы видят друг в друге бойцов, готовых к нападению. Отец видит угрозу в кажущейся решимости дочери, а дочь – в кажущемся несправедливым доминировании и вмешательстве в ее дела со стороны отца. Конечно, на самом деле их раздражают излишне упрощенные и проецируемые образы друг друга. В большинстве подобных конфликтов между родителями и детьми ненависть, охватывающая ребенка, в конце концов сходит на нет вместе с чувством гнева. Однако если родитель постоянно ругает и оскорбляет ребенка, вызывает у последнего фрустрацию, эпизодически вспыхивающие гневливые чувства могут перерасти в хроническую ненависть. Тогда у ребенка возникают образы родителя как некоего монстра, а самого себя – как подвергающегося перманентной пытке.

Аналогично родитель, воспринимающий своего ребенка как непослушного, неискреннего и даже коварного, которому нельзя доверять, может испытывать чувство острого или постоянного гнева, но не ненависти. Однако если такой родитель начинает ощущать свою уязвимость и относиться к ребенку как к непримиримому врагу, тогда у него – родителя – все это может также перерасти в ненависть. Чувство ненависти между родителями и детьми, разведенными партнерами или родными братьями и сестрами способно длиться десятилетиями и даже всю жизнь. Внутреннее переживание чувства ненависти очень глубокое, сильное и, вероятно, качественно отличается от повседневно случающихся приливов гнева. Как только ненависть выкристаллизовывается, она становится похожей на холодный нож, который следует вонзить в спину противника.