— Пятьдесят отжиманий и на кросс с полной выкладкой десять километров. Выполнять!

Уффф, не думал, что вести дневник так утомительно. Потратить всё небольшое свободное время перед отбоем на некому ненужную писанину. Вместо того чтоб перекинутся в карты или на худой конец мысленно по сотрясать воздух в болтовне с сорняком.

Хотя Левик после того случая стал довольно молчалив. На сколько может быть молчалив не замолкающий и вечно зудящий о крови сорняк. Я аккуратно поинтересовался в чём дело, на что получил ответ: — «Чувствую, чувствую разумных. Они страдают каждый по-своему. За этим увлекательно наблюдать. Ведь сами страдания бессмысленны, но разумные всё равно самозабвенно предаются этому делу».

— Отбой через две минуты! Раздеться и занять место возле своих коек! — По расположению прокатился крик дежурного по роте.

Вот и кончился ещё один день. Но мне от чего-то не легче. Теперь не только таймер переноса крадёт моё время, но и дни в учебке утекают сквозь пальцы. Очевидно нас не успеют толком подготовить к отправке на фронт. А там, там хаос, в котором я смогу положится на собственные силы. Полученные возможности от системы повышают мои шансы, но они кардинально не меняют их. Скорее делают просто выше нуля. Здесь у меня нет времени, не возможности на развитее способности. Диклос на данный момент практически бесполезен.

Запись 22.

Низшие не несут караулы. Но это не означает, что по ночам им нечем заняться. В моём случаи, так как я являюсь носителем технических навыков меня приписали к мастерской. Нечего сложного или критически важного. Разобрать двигатель вышедшего из строя мека, заменить передаточные ремни, смазать поршни свиным жиром или банально заменить масло. Все ночные наряды я провожу здесь. Утром, перед тем как я отправлюсь на строевую, мою работу проверяет мастер.

Можно сказать, мне повезло. Ведь каждый ночной наряд, я провожу в тёплой мастерской. Обычно здесь не протолкнутся, но сегодня большую часть механиков увезли для починки техники в при фронтовой зоне.

Те что остались, довольно быстро притомились без присмотра. Для расслабления тела и духа, и скорейшего восстановления сил. Были сдвинуты заляпанные мазутом столы, из шин организовались седалищные места, а в качестве восстановительного средства из нескольких канистр по чуть-чуть был слит спирт.

Белых ворон не где не любят, поэтому я без возражений расположился в углу оперившись спиной на тёплую трубу.

Отсутствие закуски некого не смутило. Первые заляпанные стаканы оказались опрокинуты. Не тратя времени начались задушевные жизненные истории. Кто, где и с кем спал. Кто, где и кого порезал. Само собой, где, кто чалился.

Такие попойки обычно приставляются как неразборчивый ор пьяных глоток. Но мы в армии и тут должен быть порядок. Поэтому рассказывал каждый по очереди, после очередного стакана.

Вот очередь доходит до мужика с тонкими, можно сказать аристократическими пальцами. Он даже когда спирт пьёт, мизинец в сторону выставляет.

Сидящей на против него пузан с руками целиком забитыми наколками, говорит: — «Давай, Доктор, лечи. Твоя очередь. По любому несть что рассказать. Хочу услышать что-нибудь из твоей работы на гражданке».

— Я всего год отработал в больнице. И не доктор я, а санитар.

— Да, насрать. Чё мнёшься. Не ври, что рассказать нечего, паскуда. — Пузан стукнул по столу опрокину стакан.

Сразу стало ясно если его не ублажить рассказом, он сделает иначе. Размяв кулаки о лицо «Доктора». Шутка ли за час по четыре полных стакана на тощак осушить. Тут либо печень в отказ пойдёт, либо мозги.

— Ладно. Ладно. Только не кипятись. Есть у меня одна история. Не то чтобы захватывающая. Но за год, что я проработал самая запомнившаяся.

Произошло это когда только из учебки в больничку перешёл работать. Ещё и месяца не минула. Сежу я на дежурстве, ко мне подходят и говорят: — «Собирайся, с семьёй пойдём знакомится. Там похоже прокормышь загибается». Мне эти слова в то время, ничего не говорили.

Пока ехали к месту мне мой начальник пояснять начел, что за «семья» такая. И вот его слова: — «Есть два вида нариков. Первые, сидят по подвалам, да в переулках валяются. А вторые, это эдакие подопытные крысы. «Семьи», но не в плане: муж, жена, здоровая ячейка общества. В семью трудно попасть и невозможно выбраться. Живут обособленно, нередко даже в приличных на первый взгляд домах. Им «варщик» скидывает новый товар на пробу, можно сказать дарам. В заме эти «семьи» должны глотать, нюхать, пить всё что им приносят каждый день».

Эти семьи могут состоять из разного количества, разновозрастных наркоманов разных полов. Главой семьи всегда являются «дои». Их можно узнать по соломенной шляпе на голове. Вообще дои могут носить всё что угодно. От меховой шапки до ничего. А соломенную шляпу носил в семью. «Шляпа» на жаргоне означает — вещество.

Это здесь достать чего-нибудь «весёленькое» не так трудно. А там, ближе к столице с этим туга и очень, очень строго. Считается, что наркомании, близь света императора, быть не может. Да и удовольствие это дорогое. Однако мир развивается в товарно-денежных отношении, по капиталистическому образцу. Так что такое даже в столице не редкость.

Так вот, наркоманская судьбинушка скоротечно. И каждый член «семьи» довольно быстро превращается в никчёмное дерьмо. Ничего не могут, только ширятся, да гепатитом и сифилисом болеть.

Но «семьи» таких не бросают, а определяют в «прокормоши». Во-первых, потому что в край об долбанное тело, шляющееся по улицам приличного города. Живо вызовет интерес у полиции, мол: — «Откуда он взялся? И нет ли где ещё вот, таких асоциальных элементов». Во-вторых, на «прокормышах» можно испытывать то, что обычному нарку не дашь. Тут причина может быть разной, от того что требуется вусмерть убитый мозг, до того что приход может быть такой силы, что хрен его знает, что нарик может вытворить. А «прокормоши», это овощи с в ноль убитыми телами.

Я не знал, чего ожидать, был готов увидеть многое. Но не такое. Заходим в подъезд, судя по номерам квартира на третьем это же. Перила сломаны, светильников нет. Но в целом чисто не мазни на стенах, не блевотины на лестнице.

Стучим в дверь. Внутри слышна не понятная суета. Стучим второй раз, третий, четвёртый. Наконец открывают. В прихожей кто-то лежит. Спрашиваем: — «не это ли больной?» Оказывается, это здоровый. Которому сейчас очень хорошо. Спокойно переступаем через него и в комнате видим ещё несколько «здоровых» в глухой отключке.

Наш гид, девчонка лет семнадцати, похожая на сорокалетних заключённых трудового лагеря. Проводит нас в спальню. В луже, состоящей из жидкого кала, мочи и рвоты лежит «нечто». Выбора особого нет, натянув маски и перчатки переворачиваем «это».

Оказывается, молодой парень. По виду этого конечно понять было невозможно. Волос на голове нет, губы изжёваны до мяса, тело, бледно-жёлтое покрытое язвами. О возрасте говорит единственный отыскавшийся на него документ. Выписка из колонии для несовершенно летних. По всему выходило что ему двадцать два года.

Сознание нет, дыхание прерывистое, глаза закатились, изо рта пена брызжет. Пока болезного на носилки грузили, я остальных обошёл. На фоне того которого мы забрали они конечно ничего, но в целом каждому из них там по паре лет осталось.

Причем не фак, что от наркоты загнутся. У одного видел ногу, почерневшую и раздувшуюся. Вся в мелких укусах похожих на крысиные. А ему хоть бы хны, смеётся в ладоши хлопает.

Увезли. Ему тогда чертовски повезло. На кафедре токсикологии как раз такой пациент нужен был для проверки новых методов лечения. Как я позже узнал удалось откачать, даже места не пожалели в больнице. Так он там и прожил пару месяцев. Ломки прошли, язвы почти затянулись, вес набрал. В целом на человека стал похож, на больного, но всё же.

Я бы его и не узнал если бы он ко мне на выписку не пришёл с тем протоколом, что я в тот день подписывал, когда привезли его.