Если не нужно было печь, варить, сажать или убирать, они садились друг напротив друга и часами курили, обычно не произнося ни слова. Когда же они все-таки говорили, то ссорились. Шроул чаще одерживал победу в этих языковых поединках. И хотя номинально он был слугой, на самом деле он был правящим духом в доме, приобретя неограниченное влияние на своего хозяина благодаря тому, что во всем его опережал: у Шроула был самый суровый голос; у Шроула были самые едкие замечания; у Шроула была самая длинная борода. Самое верное из всех возмездий – это возмездие, которое подстерегает человека, который хвастается. Мистер Тревертон имел неосторожность похвастаться своей независимостью, и когда возмездие настигло его, оно приняло человеческую форму и носило имя Шроул.

В одно утро, примерно через три недели после того, как миссис Фрэнкленд написала экономке и сообщила, в какое время ожидать ее и мужа в Портдженнской Башне, мистер Тревертон с самым суровым видом спустился с верхнего этажа коттеджа в одну из комнат на первом этаже, которую цивилизованные жильцы, вероятно, назвали бы гостиной. Подобно старшему брату он был высок ростом и хорошо сложен, но его угловатое суровое лицо не имело ни малейшего сходства с прекрасным, открытым, загорелым лицом капитана. Никто, увидев их вместе, не подумал бы, что они братья: так сильно они отличались как по выражению лиц, так и по чертам. Сердечные страдания, перенесенные в юности, бесшабашная бродячая жизнь, мелочность и разочарования так истощили Эндрю, что он казался старше брата по крайней мере на двадцать лет. С нечесаными волосами, неумытым лицом и седой бородой, в заплатанном и запачканном байковом сюртуке, который висел на нем, как мешок, этот потомок богатой древней фамилии казался человеком, родившимся в рабочем доме и проведшим всю жизнь на какой-нибудь фабрике.

Было время завтрака, то есть мистер Тревертон чувствовал голод и думал о том, чтобы что-то съесть. Над камином, в том месте, где в приличном доме висел бы зеркало, в жилище Тимона Лондонского висело окорок. В углу комнаты стоял бочонок с пивом, и над ним на гвоздях висели две оловянные кружки; на столе лежала половина буханки бурого хлеба. Мистер Тревертон вынул из кармана складной нож, отрезал ломоть окорока и начал его жарить в камине. Тут отворилась дверь, и вошел Шроул с трубкой во рту, планирующий заняться тем же делом, что и его хозяин.

Шроул был невысокого роста, толстый, дряблый и совершенно лысый, за исключением затылка, где кольцо щетинистых серых волос торчало, словно сбившийся с места воротник. Чтобы компенсировать скудость волос, борода, которую он отрастил по желанию хозяина, разрослась и опускалась на грудь двумя широкими пиками. На нем было очень старое длиннополое пальто, которое он купил по дешевке, выцветшая желтая рубашка с большой рваной оборкой, бархатные брюки, засученные до лодыжек, и сапоги, которые не чистили с того дня, как они покинули сапожную мастерскую. Цвет его кожи был нездорово ярким, толстые губы кривились в злобной ухмылке, а глаза по форме и выражению максимально походили на глаза бультерьера. Художник, пожелавший выразить силу, наглость, уродство, грубость и хитрость в лице и фигуре одного и того же человека, не нашел бы лучшей модели для этой цели, чем мистер Шроул.

Ни хозяин, ни слуга при первой встрече не обменялись ни словом и не обратили друг на друга ни малейшего внимания. Шроул стоял в задумчивости, засунув руки в карманы, и ждал своей очереди у камина. Мистер Тревертон закончил готовить, отнес бекон на стол и, отрезав корочку хлеба, принялся за завтрак. Расправившись с первым куском, он снисходительно взглянул на Шроула, который в эту минуту приближался к окороку, держа открытый нож в руке.

– Что это значит? – спросил мистер Тревертон с негодованием, указав на грудь Шроула. – Животное, на тебе чистая рубашка!

– Покорно благодарю, что заметили, – ответил Шроул саркастическим тоном. – Я не мог поступить иначе, чем надеть чистую рубашку, когда у моего хозяина день рождения. Может быть, вы думали, что я забуду, что сегодня ваш день рождения? Я бы ни за что не забыл. А сколько вам лет, сэр? Как давно в этот день вы были хорошеньким, чистеньким, полненьким мальчиком, которого целовали папа, мама, дяди и тети, и которому они дарили подарки? Не бойтесь, что я изношу эту рубашку слишком частой стиркой. Я думал убрать ее в сундук с лавандой до вашего следующего дня рождения или до похорон – что так же вероятно в вашем возрасте.

– Не заботься о чистоте рубашки на мои похороны, я не оставил тебе денег в завещании, Шроул. Ты будешь на пути в работный дом, когда я буду на пути в могилу.

– Вы наконец-то составили завещание? Извините, сэр, но мне казалось, вы боялись это делать.

Слуга, очевидно, намеренно затронул одну из больных для хозяина тем. Мистер Тревертон положил недоеденный кусок хлеба на стол и гневно посмотрел на Шроула.

– Боюсь писать завещание? Ты дурак. Я не пишу завещания, и из принципа не буду писать.

Шроул отрезал кусок окорока и принялся насвистывать мелодию.

– Из принципа, – повторял мистер Тревертон. – Богачи, оставляющие другим деньги, только поощряют людские пороки. Если в человеке есть хоть искра щедрости, и вы хотите погасить ее, оставьте ему наследство. Когда человек плох, если вы хотите сделать его еще хуже, оставьте ему наследство. Если вы хотите собрать вместе несколько человек с целью увековечить коррупцию и угнетение, завещайте свое богатство благотворительному учреждению. Если вы хотите дать женщине лучший в мире шанс получить плохого мужа, оставьте ей наследство. Писать завещание! При всей своей ненависти к людям, Шроул, я не хочу быть причиной такого зла.

Окончив тираду, мистер Тревертон пошел в угол комнаты и налил кружку пива. Шроул поднес окорок к огню и саркастически усмехнулся.

– Кому, черт возьми, ты хочешь, чтобы я оставил свои деньги? – воскликнул мистер Тревертон. – Брату, который считает меня скотиной сейчас, который считал бы меня дураком тогда, и который, так или иначе, поощрял бы мошенничество, проматывая мои деньги? Ребенку той бабы-актрисы, которого я никогда не видел, которого воспитали в ненависти ко мне, и который ради приличия будет делать вид, что сожалеет о моей смерти? Или тебе, обезьяна? Тебе, который создал бы ростовщическую контору и обманывал бы вдов, безотцовщин и вообще всех несчастных по всему миру? Мое нижайшее почтение, мистер Шроул! Я могу смеяться не хуже вас – особенно когда знаю, что не оставлю вам и шести пенсов.

Шроул начал понемногу раздражаться. Насмешливая вежливость, которую он решил проявить при входе в комнату, сменилась привычной угрюмостью манер и естественными рычащими интонациями голоса.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.