В зале, казалось, перестали дышать, так что было слышно, как какая-то собака грызет под столом кость.

— Если мы устроим ордалию, и он одолеет меня.

Над столами поднялся гул, и Алекто поняла, что король прежде никого не вызывал на поединок.

— Но не мечом.

Удивление присутствующих возросло. Король повернулся к Каутину, который был такого ярко красного цвета, что Алекто стало его жаль.

— Предлагаю вам выбрать любую игру.

Похоже, брат не сразу понял вопрос. Наконец, когда смысл дошел до него, открыл рот и едва слышно произнес:

— Игра двадцати квадратов.

Король, повернувшись к сенешалю, кивнул:

— Принесите.

Пока они ждали доску для игры, Эли весь изъерзался.

— А я бы выбрал просто кости. Или предложил его величеству посоревноваться кто выпьет больше эля, или…

— Или помолчал бы и перестал хвастаться, — заметила Алекто.

— Как вообще играют в эту его игру "двадцати квадратов"?

— Сейчас увидишь.

Признаться, Алекто и сама не знала подробностей. Она лишь видела доску на одном из пиршеств отца, которую принес туда его приятель. Она была слеплена из глины и досталась рыцарю то ли от отца, то ли от деда, то ли от случайного товарища в трактире, которого тот обыграл в карты. Как бы то ни было, у отца ее использовали, как подставку для кубков.

Та же игра, которую внес сенешаль, была исполнена более богато. Он поднял доску, чтобы все ее рассмотрели. Она была украшена перламутром, красным известняком и лазуритом, вызвавшими восхищенные возгласы у дам, уже позабывших про подставки для столовых приборов, и напоминала по форме квадратную восьмерку.

Клетки на поле были разрисованы тем, что Алекто сперва приняла за орнаменты, но потом стало ясно, что это скорее сложная искусная разметка, подсказывавшая игрокам, как следует ходить, и имевшая глубокий символический смысл. О котором она не имела ни малейшего представления.

— Как в это можно играть? — наморщил лоб Эли.

— Сиди и смотри, — одернула его мать.

— Каутин просто выделывается.

Алекто с матерью шикнули на него с двух сторон, и Эли, наконец, умолк.

Противники уселись за стол, и король милостивым жестом разрешил Каутину ходить первым. Брат потряс одну из треугольных костей. Алекто не видела, что там выпало, но лицо Каутина просветлело, и он поставил одну из своих семи фишек, отмеченных черными точками, на поле.

— Что там происходит? — вытягивал шею Эли, пытаясь рассмотреть доску.

— Слушай сенешаля, он же объясняет, — зашептала Алекто. — Его величество и Каутин кидают кости и в соответствии с выпавшими значениями ставят фишки вон на те квадратики.

— А зачем?

— Чтоб передвинуть их до конечной клетки. Кто первым придет туда, тот и выиграл.

Вскоре сенешаль стал объявлять результаты бросков костей и пути фишек. Алекто перестала слушать, предпочитая смотреть на лицо Каутина, живо отображавшее то, насколько удачными были его ходы, и насколько он отстает или обгоняет его величество. Она одинаково боялась как того, что брат выиграет, так и того, что проиграет. В первом случае он мог навлечь гнев короля — кто знает, как такой самолюбивый человек воспримет свой прилюдный проигрыш? А во втором расстроился бы не только из-за проигрыша, но и из-за того, что лишился возможности прислуживать королеве, которой так радовался.

— Уже все? — осведомился Эли.

— Ты же видишь, что нет.

— Вот теперь все, — провозгласила мать, и отвлекшаяся было Алекто с бешено бьющимся сердцем посмотрела на игроков — как раз в тот момент, когда король вывел свою фишку с доски.

— О нет, — вырвалось у нее.

Она тут же зажала себе рот, надеясь, что никто не услышал.

— Он проиграл один ход, — спокойно произнесла мать.

Вокруг уже шумели гости. Судя по всему, они тоже мало что понимали в такой сложной игре, предпочитая одну из тех, что перечислил Эли, зато радовались победе своего короля и возможности продолжить пиршество.

Его величество поднялся, и вновь установилась тишина.

— Мой противник бился достойно, но проиграл, а потому не получит права прислуживать королеве во время работы, — объявил король.

Гости загудели, а Каутин сник.

— Вместо этого я дарую ему почетный титул оруженосца и право прислуживать ее величеству не только во время работы в женских комнатах, но и на пирах, и в любой другой момент, когда ей может понадобиться его помощь.

Алекто взвизгнула, вызвав осуждающие взгляды матери и леди Рутвель, но ее визг потонул в общем ликовании. Впрочем, глаза матери тоже сияли, единственно этим выдавая, что она довольна.

Кажется, до Каутина дошло произошедшее, лишь когда оруженосцы свиты его величества обернули его сдернутой со стены шпалерой с изображением охоты, водрузили на голову венок и принялись, крича, качать.

— Бедный Каутин, — улыбнулась Алекто. — Он не любит быть в центре внимания.

Брату уже прижали кубок к губам.

— Пей. Пей. Пей, — неслось со всех сторон.

— Похоже, королева тоже довольна, — заметила леди Рутвель, и Алекто, поглядев на ее величество, поняла, что она права: мать короля мягко улыбалась, очевидно радуясь, что все разрешилось благополучно.

Алекто с нетерпением поджидала Каутина, но того все не отпускали, так что ей не оставалось ничего другого, как остаться с матерью и леди Рутвель, беседа которых текла ровно и спокойно. По крайней мере до тех пор, пока мать вдруг не огляделась и не спросила:

— А где Эли?

Тоже посмотрев по сторонам, Алекто поняла, что младшего брата нигде нет.

— Должно быть, побежал поздравлять Каутина. — Это было вполне в духе Эли.

Но среди пирующих оруженосцев его не было.

— Может, устал и отправился на мужскую половину? Пойду поищу его.

— Сидите, леди Алекто, я сама его приведу, — любезно предложила леди Рутвель, вставая.

Эли шагал по пустому коридору, изредка останавливаясь, чтобы поправить вульписа под мышкой. Тот возражал вялым урчанием, но уже давно привык к такому способу передвижения. Вернее, смирился с ним.

Глаза слипались от усталости, а в голове все еще звучали крики, которыми был полон зал, но больше всего болел бок. Один из оруженосцев ткнул в него, когда Эли хотел пробиться к Каутину, чтобы поздравить его. Точнее, не бок, а гордость. Эли тогда отлетел и почувствовал такую обиду на Каутина, хоть тот и не видел произошедшего, слишком поглощенный своими новыми друзьями, что выскочил из зала. Лишь когда отбежал на достаточное расстояние, он услышал за спиной знакомый звук лап.

Подхватив Хруста, Эли продолжил путь уже с ним.

— Давай что-ли тоже поиграем, — предложил он, устраиваясь в арке и усаживая вульписа перед собой.

— Давай, — раздался вдруг рядом голос.

Эли подскочил, а, приземлившись, наткнулся мягким местом на каменную шишку орнамента. Это не добавило ему симпатии к незнакомому кудрявому мальчику, который стоял перед ним.

— Я не с тобой хотел играть, а с Хрустом, — сердито заметил Эли, решив, что сегодня буквально все против него.

— Как ты будешь с ним играть, он же зверь? — удивился тот.

— Не твое дело, — буркнул Эли.

Мальчик пожал плечами, а потом, усевшись рядом в арку, погладил вульписа.

— Не надо, он этого не лю… — Эли осекся, потому что вульпис, обычно не прощавший подобную фамильярность чужакам, вдруг благосклонно заурчал, позволяя наглецу проводить ладонью по спинке и даже трепать за ушами.

— Почему ты не в зале? — спросил Эли.

— Там слишком шумно. К тому же мой старший брат ушел.

— У тебя тоже есть старший брат?

— Да.

— И у меня, — встрепенулся Эли. — Он, должно быть, тоже думает, что если старше, то ты мелкота, которую не нужно принимать в расчет?

— Вообще-то он неплохой, — мальчишка обнаглел настолько, что взял вульписа на колени. А тот не только не возразил: напротив, глаза зверька начали наливаться сиянием. Казалось, он все больше влюбляется в нового знакомца. — Просто мы постоянно порознь.