На улице поднялся визг: это люди с интересом наблюдали за происходящим. А происходило следующее: уцелевшие гвардейцы, прячась за убитыми игуанами, пытались отстреливаться от людей и менадинцев, засевших за бортами телег. Они взяли конвой в клещи и не давали гвардейцам даже шлемом на светозвере сверкнуть. После мгновенной атаки выжили всего пятеро. Они старались забиться под холодные животы иуган и истошно вопили. Инквизитор молча лежал на мостовой, над его торсом ветер перебирал жесткие ворсинки стабилизаторов.

На помощь гвардейцам поспешил было случившийся неподалеку патруль, но его встретили плохо одетые люди с неухоженными короткими мечами.

Вообще-то патрулей должно было быть больше, как минимум еще три группы по пять человек, закрепленных за этим районом. Но у них были свои проблемы. Точнее проблема. Вот что потом рассказывал уцелевший и относительно не повредившийся рассудком патрульный Гальц.

«Мне сложно… Может быть не стоит? Я… Я не хочу это вспоминать, это как горсть углей, заброшенных под макушку. О, пожалуйста, Первый.… Ну все было как обычно. Мы шли с ребятами… Ох, что это существо сделало с ними… (всхлипывания) Хорошо, я продолжу. Проверяли переулки, не торгует ли кто белой смолой… Ну мы разговаривали, смеялись. Если б я знал, что мы смеемся, может быть, в последний раз. И они и я. В общем, потом мы почувствовали себя неуютно. Знаете, как это бывает, когда чувствуешь опасность. Это как инстинкт. Мы почувствовали… (плач) Ох… Все разом, одновременно почувствовали леденящий ужас. Я смотрю на ребят, они смотрят друг на друга, и мы пятеро понимаем, что чувствуем одно и то же. Ужас. Со мной такого еще никогда не было. И тут из подворотни появилось оно… Оно, понимаете?! (у пациента начинается истерика) Ему нельзя давать имя, я не собираюсь называть его по-другому. Иначе оно вернется. Оно вернется и искалечит меня. Как оно искалечило всех моих друзей… Черные доспехи… Черные доспехи… Оно говорило про манекены и чучела, о том, что их нельзя мучить… Нельзя, слышите?! Скажите это всем! Всем скажите, умоляю, иначе оно придет и за ними! Я видел его глаза… (пациент впадает в состояние прострации). Они были нарисованы… Они были нарисованы! (долгая продолжительная истерика)».

Да, этому парню явно не доплатили за опасную работу. Хотя потом его семье и семьям менее удачливых сослуживцев назначили пенсию, а сами они поправились, хотя и приобрели устойчивую фобию перед манекенами и огородными пугалами.

Могло быть и хуже, как заметил бы Вилл.

Ах да, и пару слов о тягловом яхи: он преспокойно лежал перед каретой и ждал приказа двигаться дальше. Болты его шкуре были нипочем, а волноваться понапрасну из-за устроенного людишками переполоха, он не собирался.

Точно так же вел себя песик Кошкина. Он сидел на полу, укрывшись под подставкой для ног, и поглядывал на подмокающие ноги хозяина с искренней ненавистью.

Накат, наблюдавший за всем этим из своего переулка, улыбнулся. Я говорю «улыбнулся», потому что более подходящего названия тому мимическому искажению, которое произошло на лице Наката, отыскать невозможно. В действительности это больше напоминало пожар в переполненном военном госпитале или смерть нескольких десятков шахтеров при взрыве метана в шахте.

Так вот, Накат «улыбнулся» и мощным движением рук, рванул свой трон вперед, круто завернув вправо. Он несся вперед как наполненная порохом тачанка. Скрип колес превратился в непрерывный тонкий визг, спицы слились в рябящие металлические диски.

— Ко-о-о-ошки-и-ин! — взревел Накат.

Он ударил кулаком по скрытому триггеру и ифузеры грянули, добивая уцелевших гвардейцев. Накат резко остановился перед каретой и поглядел в ее окно, в котором мелькнуло бледное лицо Патриарха. Наш антигерой разбил стекло заранее заготовленным камнем.

— Следующим будет хлопыш, — проговорил он угрожающе.

Вокруг, тем временем, начал собираться народ. Точнее говоря, люди просто останавливались, а толпа в Гигане была синонимом слова «воздух». Они смотрели снизу и взбирались на магистраль. Зевак не отпугнули даже арбалетные выстрелы убийц. Люди просто смяли отчаянно сопротивляющихся налетчиков и окружили пространство вокруг кареты. Могучего инвалида они все же побаивались.

«Накат! Накат! Это же Накат!» — этот вопль разбежался по всей Гигане как электрический разряд по медной паутине. Сначала несмело, но чем больше жителей собиралось, тем громче они начинали скандировать:

— На-кат! На-кат! НА-КАТ!

— Что? — пискнул Кошкин из кареты.

— Я говорю… Вот змей. Да заткнитесь вы! — рявкнул Накат толпе.

— НА-КАТ!!! НА-КАТ!!! НА-КАТ!!! УБЕЙ ЕГО, НАКАТ!!!

— Я говорю, выбирайся из тарантайки, или я брошу внутрь гранату! — что есть сил, прокричал Накат.

— Я не слышу! — ныл Кошкин. — Во имя Первого, не трогай меня! Чего ты хочешь? Денег? Власти? Пожизненную индульгенцию? У меня прямо с собой есть пачка новеньких индульгенций! Вот, забирай!

Синие листы церковных грамот вспорхнули в воздух. Накат поймал одну из них и на обратной стороне написал куском уголька: «Выходи, или я взорву карету вместе с тобой». Немного подумал и добавил: «К змеям собачьим!». Потом смял листок и бросил Кошкину.

Через несколько секунд Патриарх выполз наружу. Он был жалок. Он пах сильнее, чем обычно. Обливался слезами и трепетал как пойманный в кулак мотылек. Он, не переставая, шептал что-то. Это была не молитва, Кошкин повторял себе слова Оракула: промахнется, промахнется, промахнется.

Но когда старец поднял глаза и узнал своего мучителя, то замер совершенно, словно фарфоровая копилка.

И вдруг толпа стихла. Со стороны могло показаться, что кто-то наглухо закрыл большое окно. Алчные до зрелища мещане хотели послушать, что скажет каратель.

— Первый все же справедлив, ваше преосвященство, — мрачно проговорил бывший инквизитор, наставляя на Патриарха инфузер. — Ты боишься? Вся твоя вера уместилась на маленьком свинцовом шарике. Если решишь стать призраком и преследовать меня, то не забудь рассказать, что там происходит на самом деле. Хлоп.

С этими словами он выстрелил.

И промахнулся.

Потому что Патриарха секундой ранее сбил ло-ша-ди-ный экипаж, пронесшийся мимо как ужаленная в хвост молния.

— Кажется, мы кого-то сбили, — сказал Рем, приземлившись после сильного толчка снизу.

— Опять? — спросил я жалобно.

— Моя вина, — откликнулся Реверанс, правивший повозкой.

Он хлестнул поводьями, и экипаж перелетел через разбегающуюся толпу и вторую баррикаду из телег. Ло-ша-ди выглядели слегка озадаченными, из-под вздыбившихся хвостов летели разноцветные искры.

— На этот раз вдребезги, — заключил сухолюд, глядя на митру Патриарха с приклеенным кучерявым париком. Она случайно угодила в Олечуча.

Это была классическая немая сцена.

Довольно масштабная классическая немая сцена.

Тысяча с лишним человек замерли в разнообразных позах вокруг окаменевшего супергероя Гиганы.

Накат невидящими глазами глядел на то, что осталось от Патриарха Кошкина. А именно: темная дымящаяся полоса локтей в десять. Это выглядело так, словно Первый зажег о магистраль Божественную Спичку, чтобы прикурить Сакральную Трубку.

— Может нам стоит что-нибудь предпринять? — спросил Ики нетерпеливо. — Я, например, рекомендую немного смазать мои оси. Это, в конце концов, смешно: я — высокотехнологичный агрегат, которому нет, не то что аналогов, даже жалких подобий, а визжу как раненый стриж.

— Заткнись! — люто прошептал Накат. Таким «заткнись» можно было бы травить насекомых.

Кресло в ужасе подалось назад вместе с Накатом и скрипнуло.

— Включай поршневой двигатель! — проговорил Накат, потея от ярости.

— Но… — пискнул Ики.

— На полную мощность!

— Я…

— Раскрой все четыре турбины!

— Э…

— Мы должны догнать этот экипаж!

— Да, хозяин, отлично хозяин, а не должны ли мы случайно заправить мой бак хотя бы стаканчиком виски?