27 сентября 2014 года у нас была вечеринка по поводу моего дня рождения. 76 лет. На этот раз мы пригласили русскую женщину Тамару из Прибалтики с семьёй, а из церкви Софию – родственную душу – и Маргарит с её сыном Ричардом. Объединяющий момент – все читатели моей книги «Любовь и слёзы». Превосходная компания. Англичане обычно любят порассуждать, до меня смысл не доходит, мне ужасно скучно. Иногда я даже могу запеть бодренький марш «Нам песня строить и жить помогает». Так однажды было. На этот раз без всякого ожидания конца беседы сразу к делу.

Во время трапезы я попросила включить магнитофонную запись моего друга со студенческих лет и до сего времени Володи. Он всех бодрых ещё взбодрил и настроил на лирический лад. После закуски я показала альбом со своими последними работами пастелью. Я рисую портреты и по памяти, и по воображению. Все были впечатлены. На волне любопытства и признания моей способности реально изображать людей самое время начинать музыкальную часть. Иришенька хорошо играет на гитаре и пианино. Мы поём вместе русские, украинские и английские песни. Ирина раздаёт слова, и у нас звучит настоящий хор. На этот раз я осмелилась «прорекламировать» себя украинской песней «Гандзя». Я понимаю, что здесь нужен профессионально сильный голос и тонкий юмор. На этот раз, казалось, даже стены резонировали, я сама себе удивилась. Подумала: «Вот бы так в 17 лет». Так звёздный час самоощущения пришёл в 76. Тамара после прочтения моей книги посоветовала мне написать книгу о моей судьбе и сейчас вместе с другими пожеланиями эту просьбу выдвинула на первое место. Для этого подарила толстую в кожаном переплёте тетрадь для заметок и на удачу трёх замечательных слоников.

Я начала писать о моём послевоенном детстве. Мама поправилась после менингита, и мы стали собираться в школу. Сейчас современным детям и родителям даже представить невозможно как нас в послевоенные годы собирали в школу. Теперь это всеобщее семейное торжество: букеты цветов, новая форма, ранец наполнен всем необходимым для 1 класса. А в 45-м мне мама сшила полотняную сумку через плечо, вышила на ней красными нитками большими буквами «Аня». В сумке две тетрадки, чернильница в мешочке и ручка. Вместо пальто из фуфайки сшила руками что-то такое трудно слово подобрать, на ноги – резиновые ботики. Вот так я и отправилась в Златополе через базарную площадь в школу. Рядом стояли две школы №1 и №2. От двухэтажной №1 остались только руины, и я часто бродила по этим руинам, даже не заходя в класс. Слишком чудной у меня был вид. Я бы в классе с удовольствием слушала учительницу, будь у меня шапка-невидимка.

Но учиться мне в этом году не пришлось. Жизнь была очень тяжёлой, даже топить было нечем. Мама ходила корчевать пни. Это очень тяжёлая работа: приволочёт домой, а потом ещё разрубить его надо. Прослышав, что несколько семей завербовались на Донбасс искать счастья, мама присоединилась к ним. Семей шесть собрали в товарный вагон. Детей не было, были юноши, девушки, тёти, дяди. Запомнился особенно бравый парень лет 17-18 Вася. На остановках он бегал с чайником, приносил кипятку и даже пирожки с картошкой или капустой. Ехали с надеждой на удачу «з українськими піснями». А как же без этого? Як затянуть: «Посіяла огірочки, близько над водою, Сама буду поливати дрібною росою.» або «Їхав козак на війноньку, казав прощай дівчино-онька. Прощай миленька чорнобривенька їду в чужу сторононьку». Ехали весело, не заметили, как приехали в Енакиево. Здесь нас встречали представители разных организаций и всех распределили кого куда.

Связь между земляками была потеряна. У каждого свои хлопоты. Маму взяли вагонетчицей на шахту. Поселились мы недалеко от шахты на руднике у одной многодетной семьи. И тут стало ясно: всё познаётся в сравнении. Если в Златополе можно было картошку купить, фасоль, то здесь ничего кроме хлебной карточки не было. На взрослого – полкило чёрного как земля хлеба, на ребёнка 200г и всё. Я не помню сколько было ребятишек у хозяйки – 4 или 5. Были и постарше, и младше меня. Мы все вместе бегали в столовую, которая находилась недалеко от шахты. Если удавалось собрать картофельные шкурки, мы их мыли, бросали на раскалённую плиту и ели. Был ещё вариант: кипятком заливали куски хлеба и туда же бросали поджаренные на плите шкурки и с удовольствием хлебали это тёплое пойло. Мне казалось, я никогда не наемся. Всё время хотелось есть. Часто из пайка хлеба варили суп, казалось, процесс еды растягивался. Но мирно жилось недолго. Мама получила зарплату, а через день она испарилась. Можно себе представить, в какое положение мы попали без денег, без запасов в чужом городе. Маму вдруг осенило пойти в комнату хозяев и поискать в тумбочке, заглянула в шкаф и что-то словно дёрнуло заглянуть под подушку, и там нашлась пропажа. Тут вошла хозяйка Катерина Семёновна.

– Что ты забыла в моей комнате?!

– А вот что – несчастные копейки, и те забрали. Как нам жить дальше?

Тут завязались настоящие баталии. Я, помня эти женские спектакли с Асей, забилась в уголок в ожидании, что вот-вот вцепятся друг другу в волосы. Но мама была обессилена и ушла в нашу комнату. Утром она рано меня разбудила.

– Одевайся, пойдёшь со мной на работу.

– Мама, мама возьми меня в шахту. Мне очень интересно, как там под землёй.

– Будешь умницей, я попрошу, если разрешат – спустишься со мной.

Прогудел гудок, сотни шахтёров устремились в шахту и сотни шахтёров с черными как смоль лицами выходили из шахты. На лицах у них выделялись только белки глаз и зубы. Дважды побывав в этом чёрном подземном царстве, невозможно его забыть. Мы пристроились в очередь шахтёров, которые спускаются в шахту. Вначале все толпятся в ламповой. Там шахтёрам беспрерывно наполняют стеклянные лампочки маслом и вставляют их в предохранительные проволочные футляры, закреплённые на шахтёрских шапках. В этой комнате мне удалось как-то прошмыгнуть. А вот в следующей, где табельщик проверяет каждого шахтёра – нет ли у него спичек, папирос и каждого отмечает в журнале, мне проскользнуть не удалось. Табельщик удивился такому пополнению. Но то было время, когда в забое работали даже женщины. Только в 1961 году Хрущёв издал приказ о выводе женщин из подземных работ. Поэтому появление ребёнка в шахте – это не было что-то из ряда вон выходящее. Одна платформа, гружённая вагонетками, выскакивает из-под земли. В один миг рабочие сталкивают вагонетку на рельсы и влекут на шахтёрский двор. Пустая платформа тотчас же наполняется людьми и по звонку с грохотом опускается в подземное царство. В галерее кипучая суета смены. Мама направляется в одну из лав. Два забойщика отбойными молотками, всем телом налегая на них, дробят чёрный с блеском антрацит, мама помогает нагружать вагонетку и выкатывает её из лавы и через галерею по рельсам катит к платформе.

Из шахты я вылезла как маленький чертёнок. При шахте был душ, мы помылись. Мама пошла к начальству проситься, чтобы её перевели на гора работать в медпункт. А то приходится с собой брать и это чудо. Начальник, очевидно, очень любил детей, он меня спросил, как мне понравилось в шахте. Я ему рассказала о черном царстве, о богатырях, которые добывают в нём земное солнце. Он как все любопытные взрослые спросил, знаю ли я какой-либо стишок или песенку, и тут я вспомнила сибирские частушки и песенки. Он был удивлён и растроган. Пообещал при первой возможности перевести маму в медпункт. Мы ушли с надеждой, что скоро всё устроится и зашли в шахтёрскую столовую. День был явно удачный. По карточкам здесь выдавали хлеб. Мама заняла две очереди – одну за хлебом по карточкам, а меня поставила в очередь за комплексным шахтёрским обедом. Мы подошли к столику, за которым сидели Василий Петрович и Толик – шахтёры, с которыми работала мама.