Паровоз шел на юг уже вторую неделю. Миновали, на максимальной скорости, выставив на крыши автоматчиков Вологду, прошли неспокойные руины Ярославля, что внимательно провожали их взглядом окон немногих уцелевших панельных многоэтажек, обогнули по широкой дуге темную, мертвую Москву озаряемую теперь лишь зеленоватыми сияниями ночного неба, что появились над ней после Войны.

Шли с трудом. Воду для котлов брать еще удавалось, получая ее на восстановленных после Войны станциях, – с топливом же было совсем худо. Именно поэтому паровоз частенько вставал у заброшенных поселков и деревень, а пассажиры вместе с железнодорожниками вооружались пилами, ломами и топорами, разбирая оставленные хозяевами дома, выворачивая заборы, загружая паровоз сломанной мебелью, разбитыми стульями и шкафами, из которых прямо на пол вываливались книги, посуда и прочая утварь.

Настя была только рада этой изнурительной работе: она позволяла отвлечься и перестать думать обо всем, что как глыба льда, больно и без предупреждения, свалилось на нее, разрушив всю ее жизнь. Если всю первую ночь она просто проревела в старую, желтую от времени подушку, то в остальные ночи у нее просто не было сил, чтобы о чем-то думать. Поэтому она снова и снова бралась налитыми свинцом руками за топор и наравне с попутчиками рубила дерево для ненасытной паровозной топки, давая поезду одолевать километр за километром.

Однажды во время такой стоянки не стало двух пассажиров, ребят-геологов, что ехали в Бухару разведывать нефтяные месторождения. Просто в один момент из дома, куда парни зашли наломать мебель, раздался крик, а, когда вооруженные винтовками железнодорожники вбежали в дом, все уже кончилось, и от пассажиров осталась только лужа крови, тянущаяся через весь дом к раскрытому подвальному люку.

Проверять не стали. Под полом хрипело, ворочалось и клокотало что-то столь большое, что люди просто тихо вышли, побоявшись даже кинуть в подпол пару гранат. Закончилось все тем, что железнодорожники прибили на забор перед домом доску, оставив масляной краской краткое предупреждение для следующих бригад, и спешно приказали грузиться на поезд. Когда паровоз тронулся, о двух геологах напоминала лишь вскрытая банка консервов, сиротливо стоящая в углу старая гитара с нарисованной на ней синей птицей да два брезентовых рюкзака, уже кем-то распоротые и опустошенные.

Незаметно пролетела еще одна неделя дороги: воздух заметно прогрелся, снег исчез, а за окном потянулись выжженные, мертвые пустоши Краснодарского края, изредка разбавляемые редкими клочками уцелевших рощ и полей, покрытых колючей, низкой травой.

Вечером, во время одной из стоянок, путешественники попали в бандитскую засаду. Завязался короткий бой, исход которого решили установленные на платформах поезда пулеметы. Вскоре паровоз уже шел дальше, оставляя позади пару трупов на насыпи да разбежавшуюся банду, а Настя прямо в вагоне оказывала помощь молодому парню, поймавшему очередь из бандитского пистолета-пулемета. Пули прошли скверно, и одеяло, на которое положили раненого, вскоре стало чавкать от крови. К счастью для раненного, в больнице Усть-Ажурска Настя столько раз встречалась с пулевыми ранениями, что, даже находясь в темном, качающемся вагоне, освещенном лишь тусклой керосиновой лампой, она смогла остановить кровь и подлатать парня, не дав тому переместиться под очередной безымянный холмик вдоль железнодорожных путей.

Когда поезд остановился на одной из станций вблизи Краснознаменного, чтобы заправиться водой и сгрузить раненого, к Насте подошел начальник станции, о чем-то толковавший до этого с машинистом паровоза, и сообщил, что в поселке неподалёку отсюда уже давно пустует место врача. Настя, бежавшая все это время в никуда, отказываться не стала. На сборы много времени не потребовалось: попрощавшись с соседями по вагону, девушка сошла на перрон отправляясь в неизвестность.

II

Новые Зори оказались небольшим поселком городского типа, стоящем около пологих, изрезанных выработанными шахтами гор. На окраине высилась кирпичная водонапорная башня, на крыше которой за мешками с песком расположился наблюдатель с винтовкой. Короткий допрос на блокпосте перед башней, затем путь по улицам, уставленным деревянными, аккуратными одноэтажными домами, между которыми, впрочем, встречались и двухэтажные панельки, смотрящие на Настю бойницами в заложенных кирпичами окнах. Покрытые копотью и следами от пуль они явно были укрытием местных на случай действительно тяжелого времени.

Улицы пустовали. Местные вовсю трудились на разбитых возле домов огородах, и удары тяпок и лопат, клекот кур и шипение тощих, с трудом переживших зиму, гусей были единственными звуками, что сопровождали ее по дороге к сельсовету.

Председатель Новых Зорь – усталый мужчина неопределенного возраста с сильно обожженной щекой – сочувственно выслушал историю Насти, напоил крепким чаем и неумело (как мог) утешил.

– Правила у нас простые, – напоследок заявил мужчина. – Домов брошенных много – выбери, что понравится, и заселяйся, но подъемных дать не могу. С деньгами очень плохо, сама понимаешь. Поселку едва хватает на закупку лекарств. Зато дам картошки, крупы и два ящика самогона. На самогон сменяешь у местных предметы первой необходимости. Далее, – он вытащил из-под стопки макулатуры нарисованную от руки карту ближайших районов, – поселок у нас приграничный. С востока – охотники за рабами, с запада – бандиты, на севере всякие зверства творят сектанты, с юга – радиация и прут разные твари. Так что после захода солнца – сидеть дома. Усекла?

“Конечно усекла”, – хотела было вставить Настя, но решила не перебивать уставшего председателя ответом на риторический вопрос. Тот, выдержав паузу, продолжил:

– Вокруг поселка стоят хутора. Если там кому понадобится медпомощь, одной ездить запрещаю, – он поднял палец правой руки и попытался сделать грозное лицо. – Дам на такой случай человека из милиции. Что там еще… Да, лечить в основном придется пулевые ранения, укусы волков и сколий, лучевую болезнь, – он закатил глаза, немного приоткрыв рот в раздумьях, – еще тиф и холера бывают… Сталкивалась?

Настя кивнула головой в знак согласия, хотя и немного замешкалась. Председатель явно повеселел от этой приятной новости:

– Значит сразу будем числить тебя не медсестрой, а фельдшером. Проявишь себя хорошо, подучишься – переведу в доктора. Ясно?

“Быть может, еще не все потеряно,” – промелькнула мысль после моментального повышения в должности.

– 

Да, – воодушевленно и довольно громко сказала Настя.

– 

Ну раз ясно, то сейчас найду ключ от больницы и пойдем, примешь владения, – на лице председателя проступила улыбка.

Ключ им так и не понадобился – замок на двери маленького домика, служившего здесь больницей, проржавел настолько, что председателю пришлось сбивать его молотком.

Здесь в первую неделю Настя и жила: драила палату, искала растащенный местными инструмент, ездила в больницу Краснознаменного, чтобы купить лекарств на выбитые у председателя деньги. И принимала, принимала людей. Потом появилось время и на обустройство в поселке.

Настя выбрала себе маленький, крашенный облупившейся зелёной краской домик, на крыше которого виднелся давно потерявший цвет деревянный петушок. Окруженный заросшим садом и покосившимся от времени резным забором, дом показался ей таким же сиротливым, брошенным всеми, как и она сама, а потому девушка без колебаний поселилась именно в нем и принялась обживаться, стараясь по мере сил наводить внутри неловкий, нищий уют.

III

Жить было голодно, даже не смотря на то, что селяне порой могли занести в благодарность банку тушенки или сгущенного молока, питалась девушка в основном картошкой и свеклой, лишь в воскресенье позволяя себе съесть немного мяса или пробить ножом банку сгущенки, упиваясь этим вкусом. Все остальные сэкономленные продукты девушка выменивала на рынках Краснознаменного: на лекарства или на медицинскую литературу. Пробелы Насти в медицине были обширны, а потому, по вечерам, когда на два часа в поселке давали электричество, Настя садилась за исчерченный трещинами лака стол и изучала купленные книги. Когда свет гас, она продолжала при стоящей в банке стеариновой свече. Порой сон побеждал, и она засыпала, прямо над очередным медицинским атласом, порой же, когда от усталости сон, наоборот, не шел, она брала старый оранжевый плед и выходила во двор, садилась на скамейку, после чего долго, запрокинув голову, всматривалась в ясное безоблачное небо. Настя любила звезды, чувствуя в них что-то древнее, незыблемое и, главное, неизменное. Может случиться еще сколько угодно войн и катастроф, может измениться все, что угодно, но звезды будут такими же. И это почему-то успокаивало ее и давало надежду. Она еще долго смотрела вверх, на Кассиопею и Большую медведицу, Орион и тысячи других ярких точек названия которых она не знала. Затем, совсем продрогнув на ночном холоде, она кидала последний взгляд на разгорающуюся у горизонта Чигирь-Звезду и уходила в дом.