Беконсфилд – милый спальный пригород, усеянный бутиками и гастробарами. На такси мы едем от вокзала к дому, где сейчас живет наша клиентка, и ждем у закрытых электроворот. Рядом с огромным домом сад кажется маленьким. Дома по соседству столь же огромные, новые, красивые.

Из-за двери выглядывает женщина и внимательно на нас смотрит. Очевидно, удовлетворившись увиденным, она исчезает в доме, и ворота медленно откры ваются. Хрустя гравием, мы идем к парадной двери.

Она распахивается, Патрик переступает порог и пожимает женщине руку:

– Рад встрече, Фрэнсин. Элисон, это Фрэнсин, сестра Мадлен.

Патрик отступает в сторону, и я пожимаю руку хозяйке. Пальцы у нее тонкие, рукопожатие крепкое. Фрэнсин жестом приглашает нас пройти в гостиную. Мадлен сидит там на диване, поджав под себя ноги, и поднимается навстречу нам.

Мадлен очень худая. Густые гладкие волосы блондированы, но корни отросли примерно на дюйм. На шее выпирают вены, на виске бьется жилка. Фрэнсин тоже худая, но более холеная, чем Мадлен: кожа и волосы у нее лоснятся. Фрэнсин нервничает, переступает с ноги на ногу, дергает полы кардигана. Рядом с ними я чувствую себя низкорослой, коренастой, эдакой крестьянкой, попавшей в дом к благородным. Обе сестры одеты в бежевое – в светло-коричневые брюки и серо-желтые кардиганы, явно кашемировые. У Мадлен изысканные украшения – бриллианты в ушах и на пальцах, а на безымянном – массивное кольцо вечности. Я кручу свои колечки из белого золота – помолвочное поворачиваю, чтобы спрятать крошечный бриллиантик, и он впивается мне в кожу.

– О тюрьме говорить не хочу. Это сущий кошмар. – Мадлен теребит кутикулу.

– Мы вытащили вас при первой же возможности, – деликатно напоминает Патрик.

С хрупкой Мадлен нужно разговаривать мягко, тщательно подбирая слова. Я не подозревала, что Патрик способен на такой тон.

– Могу я предложить вам чай? – спрашивает Фрэнсин.

– Да, пожалуйста, – киваю я. – С молоком, но без сахара.

Это занятие может ее успокоить, снимет напряжение, пульсирующее вокруг нее, и мы сумеем разговорить Мадлен.

Фрэнсин бросается прочь из гостиной, и снова севшая Мадлен слегка вытягивает ноги.

– Там постоянно кричали. Я пыталась спать, но не представляю, как можно уснуть среди такого… Это ад, кромешный ад. В полицейском участке мне удавалось уснуть, а там нет. И так пять ночей…

Мадлен замолкает и улыбается сестре, которая возвращается с подносом, на котором – чай, молоко, сахар и три вида печенья.

– Что-нибудь еще принести? – спрашивает Фрэнсин.

– Нет, этого достаточно, – заверяю я, и мы все благодарим ее.

– Я в полном порядке, Фрэнсин. Может, дашь нам поболтать? – Мадлен улыбается сестре, и та наконец уходит, закрыв за собой дверь.

– Что же, начнем. – Патрик отодвигает чайный поднос и выкладывает на журнальный стол папки из своей сумки. Я достаю из своей записки по делу и блокнот. – Давайте я познакомлю вас как следует. Мадлен, это Элисон Вуд, которая будет представлять ваши интересы.

Я киваю Мадлен.

– Элисон занимается адвокатской практикой более пятнадцати лет. Она провела множество сложных дел и в суде короны и в суде второй инстанции, – говорит Патрик, показывая на меня. Такое ощущение, что он описывает кого-то другого. – Она выработает идеальную тактику защиты. Ваши интересы будут поставлены во главу угла.

Мадлен смотрит себе на руки:

– По-моему, тут ничего не поделаешь. Преступление совершила я, и все тут.

– Погодите! Для таких заявлений пока рановато. Сначала давайте получим предварительные сведения.

Вот это Патрик, которого я знаю, – резкий, язвительный. Я рада, что он ее прервал, – плохо, когда клиенты торопятся говорить о преступлении: они должны дожидаться наводящих вопросов.

– Элисон, не объяснишь Мадлен, как события будут развиваться дальше?

– Да, конечно. Ваше дело, Мадлен, перевели из мирового суда в Центральный уголовный суд в Лондоне. Далее состоится слушание о признании вины с рассмотрением обстоятельств дела. Тогда и подадите заявление о признании или о непризнании.

– До этого еще несколько недель, верно?

– Да, слушание назначат в середине ноября. Через пять недель. В настоящий момент обвинением предоставлено очень мало доказательств, но в ближайшее время они появятся. То есть я на это надеюсь.

Я пытаюсь перехватить взгляд Мадлен, но она смотрит себе на руки. Ногти у нее обкусаны до мяса – единственный изъян в безупречной внешности.

Дождавшись кивка Мадлен, я продолжаю:

– До слушания нам нужно изучить доказательства. Если вину вы не признаете, назначат дату судебного разбирательства.

– А если признаю?

– Вам сразу вынесут приговор.

– Вот так я и поступлю.

Мадлен поднимает голову и встречает мой взгляд. Вид у нее спокойный, решительный. Даже слишком. Интересно, что она скрывает?

– Мадлен, настоятельно рекомендую вам не принимать решений, пока мы не изучим все доказательства. Не думаю, что на данном этапе самое правильное – занять принципиальную позицию.

Мадлен упрямо стиснула зубы, но, по крайней мере, слушает меня.

– Я знаю, что́ совершила.

– А вот я пока нет. Правовые аспекты тоже нужно учитывать, так что давайте не будем спешить.

Краем глаза я вижу, что Патрик кивает.

Мадлен встает, идет к окну, потом обратно. На миг мне кажется, что она сядет рядом со мной на мягчайший кожаный диван, но в последний момент она разворачивается и снова идет к окну.

– Напрасно вы под залог меня вытаскивали. Мое место за решеткой.

– Судимостей у вас нет, проблем с законом прежде не возникало, – после небольшой паузы замечает Патрик. – Суд согласился, что опасности вы ни для кого не представляете. Да и защиту в таких условиях строить гораздо проще.

Мадлен вздыхает, но с Патриком не спорит. Она снова усаживается на диван.

– Все разговоры с нами, адвокатами, носят конфиденциальный и доверительный характер. Следовательно, разгласить их содержание нас не заставят. Проблема возникнет в случае, если при встрече с нами вы скажете одно, а во время судебного разбирательства – другое. Возникнет профессиональный конфуз, означающий, что мы не сможем далее представлять ваши интересы. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – кивает Мадлен.

Я достаю ручку и блокнот:

– Пожалуйста, расскажите, что случилось в те выходные. Начнем с субботы.

– Выходные мы провели с Джеймсом. Он приехал поездом в Лондон еще в пятницу вечером. Для субботнего ланча я приготовила сырные тосты, а ужинали мы в мясном ресторане в Клапем-коммон. Потом Джеймс отправился на вечеринку в Бэлем, которую устроил его школьный приятель, а мы с Эдвином на такси домой. – Мадлен делает паузу, чтобы перевести дыхание. Я записываю услышанное и кивком прошу ее продолжать. – Мы посмотрели фильм и легли спать.

– Какой фильм? – уточняю я.

– Это имеет значение? – Мадлен пожимает плечами. – «Славные парни»[11]. Эдвину такие нравятся. – Осознав сказанное, она вскидывает голову: – Нравились. – Мадлен прижимает ладони ко лбу, делает глубокий вдох, потом выдох. – После этого мы легли спать. Джеймс вернулся около одиннадцати. То есть я так думаю, потому что очень устала и не слышала.

Я открываю рот, чтобы удивиться, – подростку позволяют разгуливать по Лондону в столь поздний час, – но прикусываю язык. Сейчас это в порядке вещей.

– Джеймс часто ходит на поздние вечеринки?

– Ходит, когда их устраивают. Насчет «часто» трудно сказать. Он то ходит, то нет – за ним не уследишь.

Матильде, когда подрастет, поздние вечеринки не светят. Не пущу. Ни за что не пущу!

– В воскресенье мы встали поздно. Я поджарила курицу, – продолжает Мадлен. – Потом мы отвезли Джеймса на вокзал Лондонский мост. Когда вернулись домой, Эдвин заявил, что хочет со мной поговорить. Он сказал, что уходит от меня.

Ручка едва не выскальзывает из пальцев: такого расклада я не ожидала.