Шестьдесят минут смирения. Ровно столько нужно оператору, чтобы автоматически разъединить связь. Ровно столько обычно достаточно звонящему, чтобы выговориться, наугрожаться вдоволь и больше меня не беспокоить.

– Алло.

Отвечаю, подцепливаю халат, выхожу на балкон и закуриваю.

– Еще раз только повесь трубку!

Молчу.

Пусть я выпил, пусть мне не нравится устаревшая фраза «повесь трубку», но молчу. Я знаю правила этой игры. Нужно слушать, соглашаться и поддакивать. Ни в коем случае нельзя спорить или оправдываться.

– Тварь, ты думаешь, что знаешь, о чем пойдет речь. Ты думаешь, что тебе все сойдет с рук. А?

– Не понимаю, о чем вы.

А вот здесь я должен был ему ответить. Поверьте, так надо. Это еще больше разозлит горемыку. Распалит. Он начнет кричать, забрызгивая слюной окно, у которого он наверняка сейчас сидит.

Все они так сидят. Смотрят через занавеску на тротуар, по которому не так давно после душераздирающего скандала ушла их ненаглядная заплаканная красотка. Скрылась за углом, гордо покачивая бедрами. Они смотрят, разбивают костяшки о стену, трясут коленом возле батареи, громко сопят и набирают мой номер.

– Представьтесь, пожалуйста, – говорю, рассматриваю рисунки драконов на рукаве халата и продолжаю валять дурака. – Кто вы? Возможно, вы не туда попали.

Моя задача – говорить весело и бодро. Нужно как следует раздразнить горемыку. Это на пару минут сократит его гневные речи. Это обязательная часть такой беседы. Это как помахать красным платком перед носом обезумевшей собаки, или слона, или как там обычно говорят… И это, черт побери, весело.

Но важно не перегнуть.

– Урод, ты все еще жив только потому, что я хочу послушать…

Этот горемыка, кажется, плачет.

– Послушать, урод, что ты мне ответишь…

Он запнулся. А я насторожился.

Что-то в его голосе было не так. Наш разговор развивался не так. Уж поверьте, я знаю, как обычно движется подобная беседа.

– Эй, друг, – говорю и начинаю оправдываться, нарушая собственное правило.

– Ты мне не друг, тварь!

Умолкаю.

Слушаю всхлипывания.

Без сомнений, на том конце злится и плачет взрослый мужик.

– Ты! Ты!

– Погоди, – пытаюсь немного успокоить горемыку.

Нужно менять тактику. Важно – не перегнуть. Помните? Зачем добивать лежачего?

Меняю интонацию и продолжаю:

– Послушай, друг. Я догадываюсь, что заставило тебя позвонить. Ты расстроен и винишь меня. Но дело в том, что нужно учитывать все обстоятельства. Понимаешь? У нас любовь…

– Заткнись! – он свистит от злости. – Замолчи! Я передумал, не хочу тебя слушать.

Облом. Мой план с «но у нас же любовь» провалился. Иногда срабатывает, стоило попробовать. Бывает, удается соскочить с ругани через описание неконтролируемых чувств, сослаться на аффект и в итоге докрутить горемыку до фразы: «Ладно, вижу, ты нормальный мужик. Если обидишь ее, я тебя… собственными руками». Но, видимо, этот печальный рогоносец – не романтик.

– Что ж, ладно. Тогда как? Всего доброго, получается? Приятно было познакомиться.

Жаль, конечно, что мой горемыка не созрел. Придется позже выслушивать. Но, что поделать, разная психика у людей. Кто-то молча напивается, кто-то кричит, кто-то плачет. Кому-то нужно чуть больше времени, а кто-то успевает и…

– Посмотри на крышу, тварь.

– М?

– Напротив дом. Посмотри на крышу, урод!

Что он хочет? Такого в моей практике еще не случалось. Он там? Неужели он знает, где я? Как-то выследил или блефует?

– На крышу? Транспарант мне обидный нарисовал? Или хочешь посвятить мне свой рогатый полет на асфальт?

Специально злю его. Пусть лучше бесится, чем плачет, а то мало ли, на самом деле спрыгнет.

– Зачем? Ау. Хмурый, тебя спрашиваю.

– Хочу посмотреть в глаза.

– Что?

Щурюсь, всматриваюсь.

Темно, с моим зрением ни черта не разглядеть. Какие-то фонари, антенны на фоне луны и облаков.

– Ну и? Смотрю.

Горемыка молчит. Сопит в трубку.

– Что притих? Как тебе? Могу подмигнуть…

– На, сука!

Раздается звук.

Звенящий, хлесткий.

Уверен, что это был звук выстрела. Думаю, ружье. Раньше я слышал похожие звуки в кино. Там они значительно тише, возможно, на улице прогремело и не ружье вовсе, но… Без сомнений, это был выстрел. И уверен я не из-за просмотров фильмов. Из-за боли и испорченного шелкового халата своей новой знакомой, бывшей лесбиянки.

Лежу, хлюпаю ладонью по мокрой ткани на своем животе и не могу поверить, что это конец.

Телефон на полу все еще включен. Горемыка что-то кричит, но мне не расслышать с такого расстояния.

– Господи! Что случилось?

– Дополнительная дырка, – отвечаю ей.

Хочу показаться спокойным, но улыбку выдавить не могу.

Одним словом – беда. Полный пи*дец.

Нет, со мной и раньше случались неприятности. Избивали до полусмерти, даже ножом пырнули. К поездкам в больницу, можно сказать, привык. Так что выстрел не стал таким уж сюрпризом.

– Сейчас, сейчас-сейчас, – повторяет она и вертится на месте в растерянности.

Я, конечно, подозревал, что мой новый образ жизни не приведет ни к чему хорошему. Знал, что однажды меня настигнет кара рогоносцев. Но что это случится так скоро…

– Сейчас-сейчас.

Новенькая носится вокруг меня, суетится, плачет, затыкает рану полотенцем. Задевает, роняет лыжные палки, наклоняется поднять, передумывает, бежит в комнату, спотыкается о палки, звонит врачам, кричит и возвращается на бал кон.

Интересно, если бы она знала, что я не планировал строить с ней серьезные отношения, переживала бы так? Вызвала бы «Скорую»? Если бы знала, что несмотря на то, что она уже полгода работает в нашей конторе, а я даже имени ее не могу запомнить, стала бы приговаривать «держись, мой хороший»? Стала бы меня успокаивать?

– Держись, мой хороший.

Она делает вид, что не боится крови, что для нее, серой офисной трудяги, обычное дело – спасать человека от огнестрела.

Мне трудно терпеть.

– Держись, мой хороший. Мы справимся. Подыши, – она садится рядом, берет меня за руку и начинает громко ритмично сопеть.

– Х*ле ты делаешь? Я ж не беременный.

Мне смешно наблюдать за паникующей женщиной, но вместо хохота из моего рта вылетает кашель, и я корчусь от боли.

– Пожалуйста, не разговаривай. Терпи, мой хороший, – она шепчет, приговаривает, шмыгает носом и гладит меня по голове. – Не бойся.

Не бойся, говорит…

А я не могу не бояться!

Твою ж мать, как тут не бояться?

Мне пи*дец страшно. Страш-но! Но не только от того, что я вот-вот сдохну. Нет. Думаю, что как раз на это мне уже плевать. Страшно, что я не успел, что не справился, что мою книгу издадут, что ее прочитают, что я навсегда останусь в памяти людей говном. Страшно, что не извинился, не раскаялся, что, если и существует ад, меня там уже поджидает черт с огромной сковородкой, вилкой и щипцами для выкручивания яиц. И я ничего не могу изменить.

– «Скорая» едет. Не бойся. Все будет хорошо.

Нет.

Хорошо точно не будет.

И спор проигран…

Ну как так? Единственное дело, которое я наконец решил довести до конца, – провалено.

Опубликуют, и, как назло, книга станет бестселлером, разлетится миллионным тиражом, а меня уже нет. И нет возможности объясниться и оправдаться перед читателями. Не получится парировать колкости критиков…

Страшно мне, что и после смерти придется краснеть за этот ссаный дневник.

«А-оу» – звенит телефон старым звуком аськи.

Пришло уведомление (много лет назад установил себе этот ретрозвук сообщений и теперь скачиваю его на каждый свой новый смартфон, как дань уважения мессенджерам прошлого и в силу привычки). И зачем я об этом думаю в такую минуту? И о чем вообще нужно думать перед смертью?

– Дай…

Прошу Новенькую подать мне телефон.

Голова кружится.

Кровь вытекает на бетонный пол проклятого балкона. Шелк, зараза, совсем не впитывает жидкость, липнет, деревенеет и окрашивает своих зеленых китайских драконов в цвет свершившейся мести. Новенькая трясется, ритмично дышит мне в ухо. Смартфон аоукает, сообщения приходят, а я лежу, хриплю, кашляю.