– Это верно, шустрые, – не стал спорить воевода, вспомнив своего поединщика. – Хорошо, что только на разъезд нарвались. Не видал, гонца послать не успели?

– Этот вот, что лошадей стерег, – рассказал Ратиша, указав на мертвеца под ногами, – когда понял, что дело плохо, сам вскочил на коня и утечь пытался. Да я его отговорил. А был ли кто раньше, не ведаю.

– Ясно, – кивнул воевода, осмотрев поляну и взглядом пересчитывая собравшихся ратников, – значит, надо уходить отсюда подобру-поздорову, пока подмога из лагеря к ним не подоспела. Из наших погиб кто?

– Митяй и Неулыба нынче в покойниках, – нахмурился Ратиша, – увезем с собой и похороним по-божески в лесу. Еще трое по мелочи, кто подрезан, кто стрелой оцарапан – жить будут. Ты-то как, Евпатий Львович? Видал, мощный татарин на тебя попер. Он до этого Митяя и приговорил.

– Справился, – ответил Коловрат, убирая меч в ножны, и посмотрел на своего спасителя, стоявшего чуть поодаль со снаряженным самострелом, – а со вторым вот Михайло подмогнул.

Забрав арбалеты и положив убитых на носилки, наспех сделанные из веток, ратники двинулись в чащу леса. На обратном пути отряд рязанского воеводы больше никого не встретил. Благополучно добравшись до своей стоянки с лошадьми, воины вскочили на коней и спустя короткое время были уже в лагере Ингваря.

– Молодец, Евпатий, – едко заметил Тишило, сидевший в шатре во время рассказа рядом с князем, – сходил на разведку без шума. Теперь татары точно знают, что мы здесь.

Коловрат пропустил мимо ушей замечания тысяцкого. Он уже выслушал доклад Лютобора и знал, что никаких гонцов тот не посылал, а потому не стал портить и так натянутые отношения. Даже изобразил напускное смирение.

– Выступаем немедля, – приказал Ингварь, едва дослушав рассказ воеводы, – покуда вослед не послали погоню. Недосуг нам сегодня воевать, в Чернигов поспешать надо.

Отведя взгляд от златоглавого Борисоглебского собора, купола которого подернулись морозной дымкой, Евпатий поневоле ощутил холодок. Вздрогнув, воевода отвернулся от затянутого слюдой окна в княжеских палатах и вновь с удовольствием посмотрел на длинный стол, уставленный яствами. Закопченный осетр плыл по бесконечному блюду, словно стремился к далекому морю. Гусь в яблоках, только из печи, дымился, источая божественные ароматы. Несколько дутых золоченых кувшинов, наполненные византийским вином, призывно сверкали боками.

Рука сама собой потянулась в сторону кубка с красным вином. Воевода взял кубок, крякнул и хлебнул от души. Терпкая влага растеклась по гортани, расслабляя изможденное тело. Устал воевода с дороги, много дней скакал без роздыха вместе с дружиной.

Напротив сидел князь Ингварь, по лицу которого бродили тени. Словно не ждал он ничего хорошего от этой встречи, хоть и приехал просить о помощи давнего друга Рязани. Суровым казалось сейчас его лицо, недовольным. О причинах этого недовольства Евпатий мог только догадываться, вспоминая происходившее в дороге. Во многом это были лишь подозрения, по сути беспричинные, но отчего-то вызывавшие у воеводы настоящее беспокойство.

Видно, и его лицо показалось Михаилу Черниговскому, что прогуливался в задумчивости вдоль стола, настолько хмурым, что князь не выдержал и приказал:

– Выпейте сначала вина да поешьте вдоволь, гости дорогие. А то – отдохните с дороги и проспитесь, прежде чем о деле говорить, – заявил он, списав все на усталость прибывших из Рязани послов, – шутка ли, несколько дней скакать по морозу.

– Благодарствую. Но некогда нам, княже, отдыхать сейчас. Каждое мгновение дорого, – ответил Ингварь, подавшись вперед так быстро, что едва не лег грудью на стол, отчего зазвенели золоченые кубки. – Ты ведь знаешь уже, зачем мы прибыли по велению брата моего из самой Рязани.

Услышав сие, Михаил Всеволодович Черниговский остановился, обернувшись. Это был широкоплечий мужчина с чуть вытянутым лицом, умным и цепким взглядом, окладистой бородой. На вид лет сорока пяти. Как и подобало князю могущественного и богатого государства, Михаил был сейчас в дорогих одеждах багряного цвета, расшитых по всей ширине тонкой золотой нитью.

– Знаю, – промолвил он, – земля слухом полнится.

Кроме князя Черниговского и послов из Рязани в зале никого не было. Ни дочерей князя – Марии и Евфросиньи. Ни жены его, княгини Алены, которой в их первую встречу Коловрат привез немало узорочья[3] в подарок, ожерелье да колты[4] с сиринами[5] – изделия его собственных золотых дел мастеров. Ни даже сына Ростислава, что уже давно принимал участие в военных походах, и, по слухам, сейчас готовился к одному из них. По всему выходило, что Михаил никого не хотел посвящать в детали своих переговоров с рязанцами. Дело было тайное. И новое для Руси. Никогда ранее татары здесь не появлялись. Если, конечно, не вспоминать о делах давно минувших дней.

– Пока мы тут отдыхать да вина заморские распивать будем, татары уже на приступ пойдут, – яростно закончил Ингварь. – А долго наш город без подмоги не простоит.

Выговорившись, Ингварь все же отпил вина по примеру Коловрата, стукнул кубком по столу и откинулся назад на резном кресле, натужно скрипнувшем под ним.

В воздухе сгустилось напряжение, словно вот-вот должна была сверкнуть молния. Михаил Всеволодович не любил, когда его торопили с ответом. И Коловрат не стал этого делать. Он считал, что Ингварь и так слишком давит на своего могущественного соседа. Рязанский воевода молча перевел взгляд с одного князя на другого.

Ингварь был резок, по мнению воеводы, но его можно было понять. Сейчас и в самом деле могла идти настоящая драка под стенами Рязани, а промедление было смерти подобно. Но и у Михаила Всеволодовича, постоянно воевавшего почти со всеми соседями огромного княжества, наверняка были свои резоны. Очень осторожно следовало подбирать слова послам. Княжество Михаила было сильнее Рязанского и могло спасти его в трудный час татарского нападения. А могло и не спасти. И сейчас от того, что ответит князь Черниговский, напрямую зависела судьба Рязани.

Михаил Всеволодович все молчал, в задумчивости глядя на своих гостей. Ингварь, насупившись, тоже. Молчание затянулось. И пока князь Черниговский принимал судьбоносное решение, уставший Евпатий – едва оказавшись в городе, они сразу напросились на встречу к Михаилу – отпил еще вина и снова окунулся в свои подозрения, окрепшие во время долгой дороги в Чернигов.

Разведав все, что было возможно, и благополучно покинув окрестности Пронска, отряд Ингваря и Коловрата скакал весь день, до тех пор, пока не стемнело. Погони не было. То ли не хватились еще пропавшего разъезда татары, то ли нашли их лесную стоянку, но не стали преследовать, верно оценив возможные потери от столкновения со многочисленными русичами. В любом случае татарам было ясно: на Пронск этот отряд не пошел, покинув переделы Рязанского княжества, а значит, и не мешал им начинать осаду.

Судя по всему, татары проникли на Русь не дальше центральных земель Рязанского княжества, где уже полыхали сражения. А если и заехал в пределы черниговские какой-нибудь отряд разведчиков, то большой помехи войску Коловрата из полутора тысяч ратников он сейчас не представлял и остановить его не мог. Все силы Батыя пока были сосредоточены вокруг самой Рязани и более мелких городов, давая остальным княжествам Руси короткую передышку. Время подготовиться к нашествию, в которое, надо сказать, даже сейчас многие еще не верили, пока беда не коснулась их самих.

К ночи рязанцы уже были глубоко в землях княжества Черниговского, миновав Дедославль, и заночевали на берегу Оки, став лагерем не доходя Домагоща. Отсюда и до Козельска, где у Лады жили родственники, было уже рукой подать. Чтобы не пугать местных жителей, озабоченных внезапным появлением большого отряда неизвестных воинов, послали в Домагощ гонцов: назваться и предупредить о своих добрых намерениях, а заодно пополнить запасы провизии.