— Да не лошары, а клошары! — закатил глаза терапевт. — Это бродяги во Франции.

— Типа, бомжи?

— Ну, сходство есть.

— Отлично! Надеюсь, победители международного песенного конкурса не узнают, что их сравнили с бомжами, — фыркнул от смеха Матвей. — Но они поют, как хотят. Ни на кого не оглядываясь. Они расслаблены, сечëшь? И согласись, песня хороша?

— Неплохо. Ритмично и зажигательно, — нехотя признал доктор. Давно знакомый мотив находил хороший отклик у такого консерватора, как Александр Юрьевич.

— Вот и супер! Тогда давай ещё раз. Ну же, док, я в тебя верю!

Полянский вздохнул, сосредоточился и мёртвой хваткой вцепился в руль.

То ли музыка всё-таки сняла напряжение, которое мешало сосредоточиться, то ли Полянский пообвыкся с управлением, но спустя ещё несколько попыток Ласточка дëрнулась вперёд и на этот раз уже не остановилась.

— Вот! Я же говорил! Я говорил! — воодушевлённо заорал Матвей, хлопая терапевта по плечу и едва не вышибая из того дух.

— Бить водителя, который вас везёт, неблагоразумно! Это может спровоцировать аварию. И травмы, — поморщился от ушиба Александр Юрьевич. В глубине души он чрезвычайно радовался, что смог одолеть автомобиль.

— Сорян! Я просто дико рад, что у тебя получилось! А теперь давай, дави газ в пол!

— Я не думаю, что…

— Давай-давай! — подбодрил Матвей и Полянский чуть сильнее нажал на педаль. Ласточка бодро покатилась вперёд.

— I’m beggin’, beggin’ you,

So put your loving hand out baby.

I’m beggin’, beggin’ you

So put your loving hand out darling… — неутомимо выводил вокалист, задавая темп.

Неожиданно для себя Александр Юрьевич увлëкся процессом. Перемещаться с той скоростью, которая зависела полностью от него, было непривычно. Одно нажатие — и под сменившуюся тональность мотора Ласточка набирала ход. Гравийная дорога серой лентой убегала в горизонт и через короткое время машина набрала приличную скорость.

— Вот видишь! А говорил, не умеешь! Молодца, док! — искренне радовался Матвей, не прекращая подбадривать. Наверное, вести автомобиль по прямой дороге не составляло больших трудов, но Соколов радовался так, будто его спутник выиграл ралли.

— Да, оказывается, процесс и правда может быть приятным, — смущëнно улыбнулся доктор.

— А я о чём? Давай, прибавь газку! Тут нормальная дорога скоро кончится, придется обратно ехать. Хотя, если хочешь, можно несколько раз туда и… Блямба! Лиса! Тормози, док! Тормози! — заорал вдруг Матвей, на что-то показывая пальцем.

Помертвевший Полянский всем весом прыгнул на педаль тормоза, и Ласточка встала как вкопанная. Их ощутимо мотнуло вперёд. Ремни неприятно стянули рëбра.

— Г-где лиса? — прошептал Александр Юрьевич, обтекая холодным потом.

— Да вон, направо нырнула! Дорогу стала перебегать и прямо под колёса сунулась, нет бы подождать! Ну, теперь в траве уже не увидим. Она уже смоталась. А ты чего побледнел? Испугался?

— Я думал, что сшиб её, — прошелестел Полянский.

— Нет, всё хорошо. Так что реабилитация откладывается, — отозвался Матвей и фыркнул от смеха. Увидев непонимающий взгляд, он пояснил: — Да просто представил, как целая и невредимая лиса не успела убежать, а мы ей пульс щупаем и давление меряем, — рассмеялся Матвей, и Полянский, неожиданно даже для себя, тоже расхохотался.

Конечно, в шутке было мало юмора, но нервное напряжение, вызванное неприятным разговором и опытом управления автомобилем, вылилось в хохот. Полянский смеялся и над собой, и над Матвеем, который от души шлëпал себя ладонями по коленям, и понимал, что он не чувствовал себя с кем-то так свободно уже очень давно.

🌵🌵🌵

Обратно вёл Матвей. Полянский наотрез отказался от управления, и никакие доводы не смогли его переубедить. Впрочем, выглядел он повеселевшим, а потому Соколов отстал и сам взялся за баранку.

Подъехав к дому Александра Юрьевича, он припарковался у торца рядом с зарослями сирени, чтобы максимально скрыться от чужих глаз. Впрочем, большинство окон уютно светилось в густых сумерках и на улице никого не было.

Они отстегнули ремни безопасности.

— Кхм… Док, слушай… По поводу твоего желания прекратить общаться… Я по-прежнему уверен, что это ошибка. Ну ты же не хочешь этого на самом деле, — Матвей развернулся к Полянскому всем корпусом и внимательно всмотрелся, улавливая малейшее изменение в мимике.

— А я уверен, что вам не нужны мои проблемы, Соколов.

— Ошибаешься, — Матвей взял доктора за руку и лишь сильнее сжал, когда тот попытался ее отдёрнуть. — Ты мне нужен весь. Целиком и полностью. Вместе со своими проблемами. Давай попробуем? Я не предлагаю ходить за ручку и обжиматься на площади. Я пока даже не предлагаю жить вместе, если только ты не согласишься на переезд. Просто давай побудем рядом.

Они помолчали. Матвей поглаживал ладонь Александра Юрьевича большим пальцем и даже начал разминать всю кисть, обводя каждый сустав. Полянский уже не пытался выдернуть руку и тихо млел, ловя каждое мгновение такой ласки.

— Ну зачем вам я? — пробормотал он. — Вы себя в зеркало видели? Вы же красивый, Соколов. Помимо выдающегося роста и развитой мускулатуры, вы обладаете приятными чертами лица. А кроме того, юмором, добротой и тягой к геройству. Любая девушка, стоит только захотеть, станет вашей. Подумайте, сколько перспектив!

— А мне не нужна любая. Мне нужен ты, док. Понимаю, звучит избито, но уж как есть.

— Ну зачем, неразумный вы мальчишка? Я немолод. И хоть я, конечно, и не урод, но и красавцем меня назвать сложно. Средний рост и обычная внешность. У меня нет идеальной осанки, зато есть здоровый целлюлит. А ещё средняя работа и никаких перспектив. Обычная жизнь стареющего гея.

— Это ты так на комплименты нарываешься? — улыбнулся Матвей и уселся поудобнее, оказываясь ещё ближе. — Док… Я скажу тебе кое-что, ты только не смейся, идёт?

— Идёт.

Полянский сглотнул и опустил взгляд на их сцепленные руки. Сейчас ему было точно не до смеха. Горячие и шершавые ладони Матвея не давали сосредоточиться и доказать свою точку зрения. Уверенные прикосновения разливались слабостью по телу, и очень хотелось верить, что Матвей знал, что делает. Конечно, им нужно прекратить видеться, но ведь это можно сделать и завтра?

— Я не читал всяких там Ницш и абсолютно не секу в высшей математике, но я не тупой.

— Но я никогда и не говорил, что вы…

— Ч-ш-ш… — негромко перебил Матвей, и от этого шипящего звука у терапевта внутри что-то сладко ëкнуло, отзываясь. Соколов придвинулся ещё ближе, почти нависнув над замершим доктором, и продолжил: — Так вот, я не тупой. И я вижу, когда человек хороший, а когда нет. Вижу, когда его что-то гложет или что-то нравится. Мне как будто изнутри что-то подсказывает.

— Интересная особенность, — Александр Юрьевич неосознанно облизнул пересохшие губы. Изголодавшиеся по ласке и тело, и душа тянулись навстречу Соколову. Запах мужчины туманил разум.

— И я о чём. Я вижу, как иногда трескается твоя скорлупа равнодушия, док. Я вижу, когда ты становишься настоящим, и мне это безумно нравится. Мне ты нравишься.

Полянский прерывисто вздохнул, почувствовав, как лицо опалило жаром. Оказывается, когда говорят такие слова — это весьма приятно. Воздух в салоне сгущался, дышать становилось всё сложнее.

— Матвей, вы…

— А ещё ты мне соврал.

— Соврал?

— Да. Про свою фригидность, — Матвей поднял руку и положил ладонь на щëку терапевта. Подушечка большого пальца невесомо скользнула по скуле, ласково её огладив. — Я с самого начала знал, что ты выдумал эту глупость. Но я дал тебе время прикрыться этой чушью и привыкнуть к своему присутствию. Какая, блямба, фригидность? Стоит только посмотреть в твои глаза, как…

— Я понял, — слабым голосом отозвался Полянский. Он не знал, что именно хотел сказать Матвей, и боялся этого. Казалось, если Соколов произнесёт что-то настолько искреннее, то пути назад уже не будет. Чтобы забыть такой горящий взгляд и бархатный голос и так потребуется немало усилий.