Потекли школьные будни, с каждым днем ночи становились холоднее, зачастили дожди, следственно все реже стала собираться молодежь у дома Сулагиных. К счастью для Саньки, сам бы вряд ли осмелился, уж очень стеснялся парень мать Тамары, «шибко красивая», даже встреч избегал, чуть завидя, сваливал с пути женщины, еще летом настойчиво был приглашен Тамарой в гости.

– Саш, приходи завтра в гости, мы с мамой торт испечем,– вскоре после рыбалки, предложила девушка, глянув на розовеющий восток, с улыбкой добавила,– точнее сегодня, часа в два.

– Я один что-ли?

– Ну, если боишься, маму возьми.

– То-о-м!

– В два часа! Ясно?– Резко повернувшись, Тамара открыла калитку.

– То-о-м.

– Отстань!– Даже не оглянулась, шагая к дому.

«Черт, даже не поцеловались!»

Ровно в два, Санька не постучав (в селе при входе в дом никто никогда не стучался ) приоткрыл дверь, сунул голову,-Тома, и-их!!!

В метрах двух от входа стояла мама Тамары. Какое-то время уставившись друг на друга молчали.

– Здравствуй!– первое впечатление о парне оказалось положительным.

– Ага, а где Тома?– Впервые увидев женщину на близком расстоянии, Санька совсем растерялся,– «Красивей артистки!»

– Чего ага? Здравствуй говорю!– Парень определенно нравился, особенно глаза, немного наивные, но умные и добрые.

– Здрасте, а где Тома?– Санька немного успокоился, наверное как и многие, пережив первые секунды встречи, больше всего пугает неизвестность.

– Может, ты полностью войдешь,– не отвечая на вопрос, предложила женщина,– мне вот, как-то неловко общаться с одной головой.

– Так мне че, войти?

–Так уж, изволь!– Фаина поняла, истинная причина нелепого поведения парня, ни что иное, как любовь к дочери, а это главное. Да и сам парень, похоже, светлый.

Санька неуклюже просочился (иначе и не скажешь) в дом. Постоял, освоился.

– Может присядешь,– Фаина Андреевна, уже откровенно любовалась парнем.

Санька зажав кулаки в карманах брюк, плюхнулся на указанную табуретку стоявшую у стола. Решил показать, что парень он серьезный, и, выдал;– А, у вас ни че, чистенько.

– Вот спасибо, оценил! Мы старались!– С трудом сдерживая смех, поблагодарила хозяйка.

Поняв, что брякнул не то, насупился,– «Молчать буду.»

И, вопреки данному себе слову, словно сам черт дернул, тоном, требующим немедленного ответа,– Тома, где!?

Не сдержавшись, женщина засмеялась. Не зря десятилетие спустя, Тамара в сердцах воскликнет,– «Как был шит белыми нитками, так и остался!» Несколько даже, непроизвольно, Фаина Андреевна приблизилась к парню, легкой рукой коснулась

волос Саньки.

– Успокойся, сейчас придет, у нас соль закончилась, к бабе Кате пошла, сейчас придет.– А глаза у самой, синие-синие, как небо осеннее, и приветливые, лучистые.

С улицы послышалась легкая поступь, вошла Тамара.

– Пришел,– хотела добавить,( без мамы?), но сдержалась,– мам, ты бабе Кате обещала укол поставить.

– Да, я помню,– весело кивнула на Саньку,– а друг у тебя строгий, сразу пытать, куда я тебя дела.

– А то! Он такой, так что смотри.– Минуты назад, Тамаре пришлось выслушать целую тираду от бабы Кати,– иди, думаю, баба Катя кое в чем просветит тебя,– девушка кивнула в сторону сидящего Саньки,– он преступник, правда не сейчас, в недалеком будущем. Не сегодня, так завтра.

Злодей в перспективе, разинув рот, смотрел то на мать, то на дочь, пытаясь понять, как такие разные на внешность, в чем-то очень схожи, а в чем?

– Ты чего так?– хлопоча у разделочного стола, стоявшего по диагонали от обеденного, возле которого сидел Санька, спросила Тамара.

– У?

– Пыхтишь как паровоз?– Девушка обернулась к парню.

– Да нормально. -

На Тамаре был одет тот же, серо-голубого, в цветочки, халатик, что и перед рыбалкой. Трудно сказать, почему именно такой, домашний наряд девушки, произвел на парня то неизгладимое, яркое впечатление, что всю жизнь, бывая в разлуке, в его памяти в первую очередь всплывал именно этот образ девушки, стоящей у стола; босоногая, наступив ступней на ступню, деловито склонившая голову над работой, изредка убирающая c глаз тыльной стороной ладони, непокорную, пепельного цвета, прядь волос. И, много лет спустя, уезжая на целых две недели в командировку, на ее,– «Счастливого пути»,– уже на пороге, вдруг мелькнет этот образ,и, в порыве, воскликнет,– «Родная моя! Для меня все пути-дороги счастливы. Они все, ведут к тебе!»

Получив исчерпывающий ответ, Тамара вернулась к готовке обеда, но чувствуя на себе пристальный взгляд вопросительно обернулась.

– Ты чего смотришь? Что-то не так?

– Тебе в халате еще лучше.

– Прикажешь, и на сабантуй в халате?

– Нет…

Вскоре вернулась Фаина Андреевна. Еще с порога, шало глянув на гостя, изо всех сил сдерживаясь, и, все-таки не сдержавшись, расхохоталась. «Вот чем похожи, смеются одинаково!»– Мелькнуло у парня.

– Мам, ты чего?

– Так, вспомнилось.

К приятному удивлению парня, Фаина Андреевна, вопреки сложившемуся о ней впечатлении, как о женщине строгой, и серьезной, оказалась такой простой и добродушной, что за какой-то проведенный вместе час, Санька окончательно справился со своей стеснительностью, ему стало легко и свободно в этом уютном, небольшом домике. Боготворя свою избранницу, он невольно превознес и мать, если и не в богородицу, то, в кого-то рядом. А если богородица, еще и очень красивая женщина? Есть от чего… Как быстро, пугливая зачарованность, сменилась очарованием! С каким-то, ранее неизвестным, и, все-таки смутно что-то напоминающим+ ему чувством, он любовался этими женщинами. Одной, совсем юной, и другой, в пике своего расцвета. Он любовался ими. Может, это напоминание из раннего детства, когда мама, его, трехлетнего малыша, поднесла к распустившемуся кусту пиона, и негромко, ласковым голосом произнесла,– « смотри сынок, это пионы, они всегда распускаются к твоему дню рождения, как красиво, правда?» И затих малыш, внимая живую красоту, и, не захотелось ему, как это присуще ребенку, сорвать бутон, потрогать, оторвать лепестки, посмотреть что внутри. Может это напоминание чувства, из раннего детства? Он любовался ими.

Домик, у калитки которого, с мучительной надеждой, что разлука с любимой не

навечно, он проводил долгие ночные часы, и вход, в который казался неодолимым препятствием, вдруг превратился в гостеприимную обитель, где живет его счастье.

И плевать ему теперь на погоду, даже с симпатией относился к любому ее проявлению, впрочем, как и ко всему, что не мешало быть рядом с ней.

Пережили октябрь. Всем, от мала до велика, опостылела казалось, на веки вечные в селе поселившаяся распутица, что не пройти и не проехать. Точнее проехать можно, на тракторе. Чем и пользовались колхозные механизаторы, превращая и так труднопроходимые улицы, в неодолимую трясину.

Будда неоднократно пытался объединить усилия с шахтой и сельсоветом, для отсыпки улиц щебнем. С директором шахты, из-за извечного конфликта за землю, разговора не получалось, сразу скандал.

– У тебя хватает совести ко мне в кабинет?– Неприветливо встречал горняк,-сначала в райком с кляузами, потом ко мне с просьбами? Ну наглец!

– Ты мне весь покос истоптал.– Дипломат из Будды, никудышный,-что заслужил, то и получил.

– Истопта-ал?! Вахта раз проехала! Авария была! Истоптал ему!

– Не раз,-набычился председатель,– у тебя каждый день аварии.

– Короче! Что надо?– В памяти директора освежилась нахлобучка, полученная в райкоме.

– Помоги в деревне дороги отсыпать. Грязь непролазная, ведь и твои работяги живут.

– Нет денег! Что не видишь, клуб строю! В копеечку.– В селе за счет шахты возводили новый дом культуры,-и для твоих, колхозников, то-оже!

Слово «колхозников», прозвучало если и без пренебрежения, то со снисхождением точно. Для Будды, как быку красная тряпка.

–Заставить бы тебя, уголь жрать! Колхозни-и-ков!– передразнил директора,-Морда чванливая!