Казалось, так будет всегда. Но излишнее стремление в удовлетворении собственных желаний, постепенно отодвинули работу на второй план. Прощая себе многое, искренне верил, что и другие тоже простят, ведь в работе, если не гений, то во всяком случае спец с большой буквы. Ему и прощали, по началу. Но предел есть всему, в один прекрасный день, Сергея вызвали на ковер, и предложили уволится по собственному желанию, в противном случае, уволят по статье за несоответствие с занимаемой должностью. Для него это показалось настолько неожиданным, что даже не поверил услышанному. Его уволить?!

Какое-то время, Сергей даже не пытался искать другую работу, будучи уверенный, что начальство осознает свою ошибку, и предложит вернуться. Не предложили. Вместо того, чтоб сделать вывод, принять справедливый удар судьбы, обвинил всех кого только можно в свалившемся на него несчастии, всех кроме себя. И, опять же, как избалованный ребенок, на зло всем, устроился на работу сторожем на зернохранилище, где и обрел желанное положение лидера. Правда уже у новых коллег, сторожей. Умело, когда намеками, когда молчанием, этот актер умудрился создать такой образ невинной жертвы произвола, которая мужественно и гордо переживает все тяготы и невзгоды судьбы, что библейские мученики просто померкли в ореоле его страданий. Зрители искренне жалели, и восхищались его стойкостью. Впрочем зрители весьма непритязательны. А когда Сергей довольно быстро наладил незаконный обмен зерна на спиртное, стал вообще чуть ли не небожителем.

– Сергей, как там тебя по батюшке?– умильно сжимая стаканы с самогоном взывали коллеги.

– Можно просто, Сергей.

Нет, ты скажи!– С пьяной настойчивостью требовали признания.

– Ну, Борисыч, и что?– нехотя сдавался мученик.

– Сергей Борисыч! Ты такой, такой! – Словарного запаса не хватало, помогала свободная от стакана сжатая в твердый кулак трясущаяся рука, выражающая переполняющие эмоции,– Э-х! Давай выпьем! Уважь!

– Да, как-то. Я ж для вас.

– Уважь, Борисыч!– Ну как тут откажешь? Просят.

– Ладно, чуть-чуть только,– Борисыч нехотя выпивал,– фу, гадость какая! Ну ничего, придет время, я вас таким коньяком угощу! Вот только отдохну маленько, и займусь.

Чем займется, Борисыч не озвучивал, но все знали, чем-то очень важным, и дармового коньяку буде-ет! Хоть залейся!

Так, день ото дня, самоуверенно полагая, что когда придет время, когда отдохнет немного, бросит все, и начнет новую жизнь. Вот только придет время. Время шло, но не приходило.

– Тебе меня не понять,– с печальной миной говорил жене, когда женщина в тысячный раз просила Сергея остановиться, прекратить пьянство, найти нормальную работу, начать все сначала.-Я сам знаю, что и когда делать.

– Может я что и не понимаю, но то что ты спиваешься, это точно.

– Тебе чего надо? Зарплату отдаю полностью,– Что верно, то верно, все семьдесят рублей в месяц, Сергей отдавал жене,– что тебе еще надо? Оставь меня в покое!

– Ты бы хоть дочь пожалел, она просто тает на глазах, неужели не жалко?

– Мне тоже нелегко.

– Как ты можешь, она ведь дочь, твоя дочь!– Женщина со страхом чувствовала, как разочарование против воли неприятным холодом коснулось ее души, как рушился ее мир, как жалость и любовь к этому человеку, мучительно меняется на отвращение, как больно, как обидно, что она столько лет прожила со своими иллюзиями, любила того, кого никогда не было, того, кого сама придумала.

– Что ты так драматизируешь, поплачет и успокоится, она же еще ребенок…

– Она не плачет… В отличии от тебя.– Перебила мужа.

– Вот значит как, я значит плачу, я никчемный отец? Так что ли?

– Боюсь не только отец. Страдалец!

– Ну, знаешь!– Сергей в бешенстве, с силой хлопнув дверью, пошел на зернохранилище, к тем кто его понимает, кто нальет, кто выслушает, как его предал еще один человек, ради которого он, можно сказать, пожертвовал своей жизнью.

И чтобы показать жене, какой он отец, решил одним махом развести все беды дочери. Хлебнув для красноречия, ввалился в комнату Тамары.

– Ну, что случилось? Подумаешь, запретили, займись учебой, или рисованием, беды-то. Вот я тоже, и ничего…

Запах самогонного перегара заполнил небольшую комнатку дочери.

– Уйди, пожалуйста,– Тамара брезгливо зажала нос ладошкой,– я к экзаменам готовлюсь…

– Ты не хочешь говорить со мной? Скажи честно.– По привычке отец начал обижаться.

– Не хочу…Пожалуйста, уйди. Дышать нечем.

– Вот значит как! Запах не нравится? Брезгуешь? Вообще-то я твой отец.

Не отвечая, Тамара стремительно выскочила из комнаты.

– Вот значит как.– Какое-то время Сергей постоял у опустевшего стула, недобрая улыбка исказила лицо,– не нужен стал? Ладно!

С этого дня, Сергея никто не видел трезвым. Как еще успокоить отверженную, одинокую душу?

Прекрасно зная, что жена, мягко говоря, не любит

Высоцкого, приходя домой, на всю громкость включал магнитофон, и хриплый голос певца ревел по всей квартире. «Чую с гибельным восторгом, пр-ропадаю, пропадаю-у.» И пил. Напиваясь до скотского состояния, начинал приставать к жене.

– Что, как ты там сказала, страдалец? А я больше не страдаю! У меня праздник! Выпьешь со мной? А, ну да, брезгуешь? Эта, тоже брезгует.– Только так, «эта», теперь папаша называл свою дочь.– Твоя работа, постара-а-лась!

Зачем, ради какой цели, этот человек превращал жизнь, казалось бы, самых близких, самых дорогих ему людей в мучительное, гнетущее своей безвыходностью, сосуществование? Да никакой! Кроме как скрыть истинную причину, в том числе и от себя, неодолимую тягу к спиртному. Деградация, при очень завышенном самомнении.

Когда у дочери произошел нервный срыв, воспринял…, да никак не воспринял. Детский каприз, и только.

– Никитина? Вас просят войти,– медсестра вывела Тамару из кабинета невропатолога,– а мы с тобой, девочка, пойдем, укол сделаем. Не боишься?

Впервые, за многие дни, слабое подобие улыбки коснулось губ Тамары.

– Ну и хорошо, пойдем.

Фаина вошла в кабинет доктора.

– Здравствуйте,– первой поздоровалась хозяйка кабинета,– меня зовут Аклима Тынысовна.

– Фаина,– смущенно улыбнувшись, поправилась,– Фаина Андреевна. Здравствуйте.

– Вот и познакомились,– кивком головы указала на стул,– присаживайтесь.

– Это хорошо, что вы обратились к нам, у девочки нервный срыв.– Видя испуг на лице женщины, поспешила добавить,-ничего страшного. Успокойтесь, своего рода, защитная реакция организма, от неблагоприятной атаки на нервную систему, но, возможны последствия… Вплоть до необратимых, как нервных, так и…

– У-у,– непроизвольно вырвалось у Фаины.

– Успокойтесь, сказала же, пока ничего страшного… Да успокойся ты!– видя, что женщина того и гляди лишится чувств, врач, не смотря на свой приличный возраст, резко вскочив, с силой потрясла Фаину за плечи.– Укол всадить? Так я мигом! Всадить? Нет?.. То-то же.

Врач, выдвинув стул, уселась напротив.

– Давай рассказывай,– чуть ли не приказным тоном потребовала у женщины.

– Что рассказывать?– Фаина тревожно покосилась на дверь.

– Все рассказывай,– заметив, как мать суетливо теребя пальцы, постоянно бросает взгляды на дверь, добавила,– о дочери не беспокойся, Марина присмотрит.

Вначале сумбурно, но видя искреннее участие доктора, немного успокоившись, начала рассказывать о том, что произошло с дочерью, о сколиозе, о том как Тамара восприняла запрет матери, как предательство, как спился муж, в общем о всем, что

произошло за этот год. Закончив, порывисто перевела дух.

– Все?– Аклима Тынысовна, внимательно посмотрела на женщину.

– Все.

– Значит не знаете… У девочки серьезные проблемы со сверстниками. Проще говоря, в классе ее травят, гнобят.

– О боже! Она же ничего не говорит! За что?

– Сложно сказать. Да и не так важно. Девочку надо спасать, пока не поздно.

– Что нужно сделать?

– Самое эффективное, уехать, сменить среду обитания.