В любом случае гадать что да как я не стал, шустро собрал вещички, после выставил из дома сонную Маринку, заверив ее в том, что это именно она меня поимела, а не наоборот, велел Анатолию сообщить окончательно запропавшей Жанне, где именно я нахожусь, да и покинул Москву. Мало того, я еще и телефон в электричке отключил, рассудив, что все меня достали.

Первые два дня я отсыпался и отъедался, игнорируя то и дело мелькавшую за забором бабку Дару, а на третий, ближе к ночи, направился к реке, решив пообщаться с Карпычем да дядей Ермолаем о всяких разностях. В том числе о трех вещих птицах из славянского фольклора и о существе, носящем имя Великий Полоз.

– Может, оно и так, – согласился я с точкой зрения умудренного жизнью водяника. – Тут для себя-то не всегда решишь, как оно лучше, что о других людях говорить.

– Ведьмак, пошли купаться, – предложила мне Стеша. – Обещаю, топить не стану! Просто поплаваем вместе!

– Не, вода холодная, – отказался я. – Вот через месяцок, как она прогреется как следует, тогда уж…

– Да не бойся, – хмыкнул Карпыч. – Если желаешь – искупнись. Ничего с тобой не случится, обещаю.

– Правда неохота. – Я поворошил угли палкой. – А можно еще спросить об одной вещи?

– Экий ты пытливый, – притворно сдвинул зеленоватые брови водяник. – Ну да уж ладно. Спрашивай.

– Великий Полоз – он кто? Говорят, что змей и что золото любит. Но это ведь не все? Есть же что-то еще?

– Про Великого Полоза не у него надо спрашивать. – На мое плечо опустилась тяжелая рука. – Про него со мной надо разговаривать, ведьмак.

– Да что б тебе! – сплюнул на прибрежный песок Карпыч. – Напугал, дерево ты трухлявое. А на Ляксандре вон вообще лица нет!

– Ну, не то чтобы совсем нет, – произнес я. – Но ты больше так не делай, дядя Ермолай, пожалуйста. У меня запасные джинсы дома, понятное дело, есть, но до него дойти еще надо. А тут застирывать как-то неловко. Вон Стешка меня засмеет. Засмеешь, красивая? Ведь так?

– Вовсе нет, – прощебетала русалка. – Всякое бывает. У меня тятенька на каждый праздник напивался так, что непременно портки обделывал, когда после под телегой отсыпался. Я привычная.

– А перед тем тебя да твоих сестер лупцевал, да так, что ты в семнадцать лет от такой жизни пошла и утопилась, – невесело усмехнулся Карпыч.

– Не потому утопилась, – улыбка сползла с лица Стеши. – Не из-за его кулаков. Да ты, батюшка-водяник, сам знаешь все.

Она невероятно грациозно развернулась и быстрой молнией ушла в глубину реки.

– А чего с ней стряслось-то? – поинтересовался дядя Ермолай, присаживаясь рядом со мной и цапнув одну из печеных картофелин, лежавших около костра.

– Дядька ее ссильничал, тятенькин брательник, – странно, но в голосе водяного я услышал искреннюю жалость к незадачливой девице, бог весть когда сведшей счеты с жизнью. – Дело вроде как семейное, но такой грех все одно не скроешь, а порченая девка никому не нужна. Это деревня, не город, тут нравы другие. Ну, тогда были. Да еще и понесла, как назло. Короче, плод она вытравила, а через день пошла к мельнице, там в воду и сиганула. Чтобы, значит, наверняка. Народишко тогда был не чета нынешним беспамятным, потому знал, что я именно в тамошнем омуте тогда обитал и молодых девок, что в гости пожаловали, обратно на землю не отпускал.

– Невеселая история, – вздохнул я.

– Но зато она через пару лет обидчика своего наказала, – оптимистично заявил Карпыч. – Сына его утопила, младшенького, позднего, любимого. Причем прямо на дядькиных глазах под воду утащила, да еще личико свое показала, чтобы тот знал, отчего так вышло и кто в том виноват.

– Жестко, но справедливо, – признал я. – Внушает. Только одно неясно: вроде по Покону с родней счеты сводить не положено?

– Так и огольца этого после Ильина дня никто в воду силком не тянул, – пояснил водяной. – Сам полез. Да еще и на закате.

– Сам виноват, – подытожил дядя Ермолай. – Нет тут девкиной вины, она в своем праве была.

Вот такое вот старорусское бусидо, строгое, но справедливое.

– А Стешке ты давно нравишься, – сообщил мне водяник. – Я слышал, как она другим девкам про то сказывала. Потому тогда подружку твою она с особым усердием под воду тащила.

– Даже не знаю, радоваться или печалиться, – поежился я. – Вот так и купайся в твоей реке летом. Войти в воду войдешь, а выйдешь или нет – вопрос.

– Купайся, – разрешил Карпыч. – Не тронет тебя никто этот год, слово даю. Моя река – мои законы. Девки, слышали меня?

– Слышали, батюшка, – нестройно ответили русалки, причем за секунду до того веселая Лариска как-то вдруг посмурнела, что навело меня на определенные мысли.

– Так ко мне еще друзья приезжают, – вкрадчиво произнес я. – Вот…

– Твои гости – тебе за ними и приглядывать, – ответил за Карпыча дядя Ермолай. – И ответ держать, если они чего лишнего себе позволят. Хотя, как по мне, иные из них те еще хваты. Да, сосед?

– Ты про того дьяка, что к Даре наведался? – уточнил водяник. – Да, парень ушлый, не отнять. Хотя все они такие, им палец в рот не клади. И за жизнь цепляются до последнего. Помню, лет сто тому назад в мою реку один такой после драки с оборотнем сверзился, так ни в какую тонуть не хотел. Бок разодран, рука сломана, а он знай пытается к берегу выгрести. Другой бы сдался и камнем на дно, а этот нет. И знай себе бормочет, как он этого оборотня в другой раз непременно пришибет.

– И что, утоп? – заинтересовался дядя Ермолай.

– Утоп бы непременно, – подтвердил Карпыч. – Говорю же, бок распорот был здорово, сильно волкодлак его подрал.

– Значит, пожалел его? – утвердительно произнес леший. – На берег, поди, выволок?

– А и выволок, – вздернул зеленую бороденку вверх Карпыч. – Я хоть и нелюдь, но сильных человеков уважаю. Не телом сильных, а духом. А оборотней, наоборот, не жалую, ты же знаешь. Паскудное племя, один вред от них реке.

– Да? – удивился я. – В какой же это вы точке пересекаетесь? Они в лесу, вы тут.

– В медвежьей, – пояснил водяник. – Оборотные медведи сильно рыбку уважают, что в том обличье, что в другом. Ну, когда они в шерсти еще ничего, а вот в человечьем облике беда просто. Как-то раз совсем обнаглели, в одном месте, где помельче, все русло сетями перегородили и столько рыбы из реки забрали, что ужасть просто. Телегами вывозили. И все же без спроса, без поклона, без вежественного слова. Я, понятное дело, терпеть не стал, сети мои девки в ночи убрали, а после, поутру, я одного мохнатика и вовсе утопил. Они поняли, что к чему, да и убрались куда подальше от моей реки, но запомнить этот случай запомнил. Потому дьяку тому пособил, на берег его выволок, да ракшу-траву к ране прилепил. Хорошая трава, в омутах растет, на дне тех ям, где сомы стоять любят. Она мигом жар оттягивает и кровь затворяет.

– Ракша-трава, – повторил я. – Нет, не слышал даже. А мне такой не дадите немного? Ну, если не жалко.

– Дать дам, только проку тебе с нее не будет. В ней сила держится до той поры, пока она мокрая от речной воды, как высохнет, так все, в труху рассыплется. И в зельях каких от нее проку не жди, если ты про то речь ведешь.

– Жаль. Но все равно спасибо.

– За что же?

– За то, что про такую траву рассказали, – пояснил я. – Век живи – век учись.

– Что у тебя, паря, за интерес к батюшке Великому Полозу-то? – снова вступил в разговор лесовик. – А?

Вообще-то, я сначала хотел узнать подробности визита Нифонтова к моей соседке, раз уж о нем речь зашла. Сдается мне, мирной беседы у них не вышло. Но раз уж он хочет о чешуйчатом обломке былого пообщаться – почему нет?

– Все тот же, познавательный, – бодро заявил я. – Просто в Москве краем уха услышал, что появился некий Хранитель кладов, а на должность эту его определил как раз Великий Полоз, существо древнее, могучее, влиятельное. Само собой, мне интересно разузнать побольше про этих двоих. Жизнь та еще змеюка, никогда не знаешь, как она извернется. Ну как дорожки мои с этим Хранителем пересекутся? Или, не ровен час, с его покровителем.