Врач ответил не сразу. Врач ответил: «Да».
Пациентка кивнула и закрыла глаза. Игла в плече её уже не волновала. Крик пошёл внутрь.
В двери показалась Тельма. Сестру Матильда не увидела. Она снова бежала по коридору.
Глава первая
Перепутье
#np Drammatix – Успокой
– Как ты думаешь, – спросила Алекс, – у человека есть выбор? Все так много говорят о свободе выбора. Сомнительное дело, я считаю. Древние люди не тешили себя надеждами. Они говорили о судьбе.
Кухня была большая, Алекс маленькая. Подтянув ногу, она сидела на высоком стуле, у барной стойки. Тельма, завалившись вперёд, опиралась в стойку локтями. Общались вполголоса.
– Чтобы выбор появился, – ответила Тельма, – нужно понять, кто его делает. Иначе выбор определяется тем, что есть сейчас, и фактически предопределён состоянием выбирающего. Понимаешь, о чём я? – Алекс кивнула. – Выбор, совершенный без понимания его причины, называют судьбой.
Сидя напротив, сложно не разглядывать, между делом, собеседника. Волосы чёрные – пушистые после душа и длинные, до талии. Глазищи-лодочки, синие, в ресницах – таких густых, что отдельные волоски – даже на веках. Брови широкие, тёмные, полностью скрывающие кожу за ними. Странно было знать, чья она дочь, и не испытывать диссонанса. Пол был, её отец – светлый, курчавый, северной выделки.
– Но что, если ты понимаешь, что привело тебя к выбору, все факторы, до мелочей, учёл, но всё равно не можешь поступить иначе? – снова спросила Алекс. – Это тоже судьба или как это назвать?
Говорить с ней нужно было осторожно. Могла прощупывать почву для оправдания своих суицидальных наклонностей. В шестнадцать лет такое не редкость. Юность ищет инициации; за её отсутствием тянется к смерти в прямом значении.
– Выбор определяют твои ценности. Если не можешь иначе, значит, ценности таковы. А вот истинные они (соответствуют ли тебе, твои ли) или ложные, навязанные – уже не факт. Всё нуждается в проверке. Если истинные, то да, судьба. Если ложные… можно опровергнуть их и изменить своё поведение. Или назвать это "роком" и утопиться в ближайшем озере.
Алекс вздохнула. Она тоже разглядывала Тельму: каре до плеч, кареглазая, с россыпью татуировок, в лёгком платье и тяжёлых берцах, та не подходила на роль мачехи, куда они оба, дочь Пола и его младший сын, поначалу пытались её втиснуть. Брови округлые, стрелки широкие, крупные уши спрятаны за волосами. Слишком молодая. Слишком знакомая.
– По поводу озера, – Алекс подняла брови, покачала головой, – я не топилась, а проверяла, сколько смогу не дышать… – Тельма показала большим и остальными пальцами, сводя и разводя их: болтовня, не верю. Младшая потупилась, отвела взгляд. – Давай насчёт ценностей. Истинные или ложные, ты сказала. Если я не вижу ценности жизни, что это значит?
– Что сравнить жизнь тебе не с чем, а ценности создаются сравнением, – спокойно откликнулась Тельма. – Тут в корне ошибка. Жизнь – не ценность, а данность. Ты её не выбирала, но ты есть: факт есть факт. Для тебя этот факт – реальность. Единственная реальность, которую нельзя опровергнуть. "Стол белый" – вздор, это свет так бьётся об сетчатку. "Пятое сентября" – снова вздор, люди договорились делить год определенным способом, а можно поделить иначе. "Я есть" – и могу думать и о столе, и о сентябре, и о том, что жизнь, а что не жизнь. Я реальна, для себя одна реальна, заметь, как и ты для себя, и вот, ты хочешь опровергнуть реальность, сказав: меня нет. Хочешь выйти на обратную сторону, в не-реальность. Но выходить некому. Либо ты есть, либо некому познать ценность "быть". Итак, кто это решает: ценно, не ценно? Можно ли вообще это решить?
Выудила девчонку из воды за сутки до ливня и аварии Матильды. Благо, веса в ней, как в кошке. Что ни день, то приключение. Дом стоял возле озера, с видом на гладь. Найди белолицую русалочку Пол, а не Тельма, дело, наверняка, кончилось бы у психиатра.
– Я и решаю, – возразила Алекс, ёрзая на стуле. – Сложно, – призналась она. – Я уже есть, но могу в любой момент, по своей воле, – подчеркнула, – перестать быть. Если быть незачем…
– С чего ты взяла, что нужно быть "зачем"? – перебила Тельма, – Ты есть – в будущем? Ты уже есть, в данный момент, так? – Ответом ей был кивок. – "Зачем" – это так или иначе, к смерти, жизнь идёт к смерти, моя, твоя, любая. Ладно, давай иначе: что для тебя такое "не быть"? Для тебя, не для меня. Как ты это видишь?
– Сартр пишет… – начала было Алекс.
– К чёрту Сартра, – отсекла Тельма. – К чёрту авторитеты. Думай сама. Речь не о существовании Сартра (он уже своё, как личность, давно отжил), а о твоём, прямо сейчас. Ну же, что такое, по-твоему, "не быть"? Если ты хочешь выбрать, быть или не быть, нужно как минимум понимать, из чего выбираешь. Райли вчера перестал быть, – выпалила жёстко, не щадя. – Что с ним случилось? Где он теперь?
– Он отсутствует, – неуверенно сказала Алекс. – И это нечестно! – воскликнула, взмахнула руками. – Он хотел жить, но перестал. Я хочу перестать, но я есть. Отсутствие это… Дай подумать. – Помолчала, постучала пальцами по крышке стойки. – Смерть, получается, это когда ты был целым, а стал разбитым. Нет больше ничего, что связывает твои части. Ты разлагаешься. Тело разлагается. В теле нет жизни. Но ты ведь не о теле спрашивала, а о его содержимом, которое называется душой, правда? Мысли и эмоции, как реакция тела на мир вокруг, память, чтобы закреплять реакции как рабочие, вот что ей называется. Если реакции, в основном, негативные, то мне, которая сознаёт их, хочется убежать из тела к чёрту, но бежать, выходит, некуда, и чёрта не существует. Бежать некуда. Отсутствие – когда и некому. Я не сознаю, потому что меня нет. Значит, – нахмурила лоб, выгнула брови, – даже не душа, а я! Я не душа, я что-то другое, раз я хочу бежать вон из собственной души… – Глазищи Алекс, пронзительно-синие, как экран смерти, казались на её бледном лице нарисованными. – Не могу представить отсутствия, – сдалась она, наконец. – Наверное, я выбираю отсутствие не потому, что оно лучше, а потому, что присутствие невозможно, больше нельзя так. Любая альтернатива нравится мне сильнее.
Пауза затягивалась. "Отсутствие" пришло, как третий в кухне, но пока молчало.
– Так – это как? – проговорила Тельма.
– Там, – Алекс с усмешкой махнула рукой за окно. – Там, в озере. Я тону, и это не кончается. Хотелось бы, чтобы уже всё… Любая жизнь, ты сказала, стремится к смерти. Зачем ждать?
– А выбраться из озера не хочешь? – язык метафор Тельме давался сложнее. – Или научиться плавать.
– А ты меня научить хочешь? – хихикнула Алекс. Она могла бы снова затащить оппонентку на территорию образов и символов, туманов и неопределённостей, где обитала давно и ориентировалась лучше. Могла, но не стала. – Что-то не хочется, если честно. Тут видишь как… Ты видишь – что? В мире происходит такое… Разочарование в человечестве неизбежно ведёт к разочарованию к себе, по причине принадлежности к нему. Разочарование в человечестве, если немножко умеешь думать и слегка за ним наблюдаешь, наступает неизбежно. Главное – смотреть, не отводя глаз на иллюзии. Насилие, ложь, тупость – это непростительно! Это нельзя, ни в коем случае нельзя принять, даже поняв причины… Наш школьный психолог говорит, что нужно уметь прощать, но такое нельзя простить, потому что прощение – это поощрение, а принять – значит, согласиться, что нормально, когда ребёнка избивает взрослый, называя это "воспитанием", главы государств, все до единого, врут своему электорату, а электорат, доверчивый, как стало свиней, идёт с восторгом убивать таких же, как он сам, только на другом языке говорящих, мало того – прикрываясь святостью, любовью, миром! Ты в этом мире предлагаешь мне плавать? Всё равно, что плавать в дерьме. Человек разлагается изнутри, как труп. Социум разлагается изнутри, как труп. Тут ничего не поделаешь. – Она закрыла глаза, сцепила колечки первого и среднего пальца на обеих руках, вздохнула, выдохнула. – Уж лучше озеро.
