Его тело еще не упало на землю, когда мои глаза снова нашли того, кого я искала. Высокий, худой человек отступил в угол под лестницей, его черная шляпа была отброшена, обнажив жалкие тонкие волосы на голове, которую он склонил, как будто, если он будет смотреть в пол, то его не заметят.

Он. Он.

Вся моя усталость улетучилась на фоне одного воспоминания: эта ночь, снова и снова.

Слишком молода для шлюхи. По некоторым стандартам.

Один рывок сквозь массу тел, и я настигла его. Я схватила его. Бросила его на каменную землю. Из моего горла вырвался беззвучный, стонущий крик.

Я хотела увидеть, как он будет страдать так же, как страдала я.

{Еще, еще!}

Решайе глотало мой гнев, все еще умоляя о большем контроле. Сдерживать его становилось все труднее и труднее.

Руки раба закрывали его лицо — уже покрытое гнилыми ранами от моих прикосновений, — рот разевал в нечленораздельных мольбах.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо… Пожалуйста…

Мой народ тоже умолял.

Я стояла над ним, поставив ноги по обе стороны от его бедер, с Иль'Сахаджем в руках.

— Ты помнишь меня?

— Пожалуйста, пожалуйста… — его лицо осунулось, прижалось к полу, глаза зажмурились.

— Посмотри на меня! — я приставила лезвие Иль'Сахаджа к его лицу и с его помощью разворотила ему щеку. Плоть его лица истлела в месте соприкосновения с металлом. Я наслаждалась его визгом боли. Его страх пульсировал во мне, как отвратительный, пьянящий наркотик.

— Не убивай меня, — рыдал он.

Ублюдок. Ублюдок. В его глазах не было узнавания — ничего, кроме трусливой паники.

Он забрал у меня все. Убил членов моей семьи в их постели. Продал ребенка на страшную судьбу. Меня, и многих других.

И он не помнил.

Решайе зашипело.

— Вспомни меня, — прорычала я. Не вопрос, а приказ, и я раскрыла ладони, выпуская потоки и потоки бабочек — багровые, гнилостные крылья, извергающиеся в воздух с такой же силой, как струи крови и дым погребальных костров. Они продолжали приближаться, окружая меня, даже когда я снова сомкнула руку вокруг рукояти меча, словно отслаиваясь от моей кожи.

Я услышала свое имя, слабое, далекое.

Я проигнорировала его.

— Пожалуйста, — стонал мужчина.

Он не помнил. Ему было все равно, что вспоминать.

Я была для него никем. Невидимая и незаметная, просто еще одно тело, которое можно использовать, продавать и разрушать, как и многие другие, кто приходил до и после меня.

И, возможно, для меня это было то же самое. Я посмотрела на старика, скорчившегося на полу, и заметил, как порозовели его щеки и заострился нос. Действительно ли это тот самый человек, которого я встретила все эти годы назад?

Имело ли это значение?

Кроваво-красные бабочки омрачали воздух, прилипая к полу, потолку, стенам и к моей душе.

Недостаточно. Никогда не хватит.

{Еще!}

Я позволила своей ярости поглотить меня.

{СЕЙЧАС!}

Звериный крик вырвался из моего горла, когда я подняла Ил'Сахаджа над головой.

И когда клинок опустился — когда он молниеносными пальцами разложил тело раба — мои руки уже не были моими.

Слезы потекли по моим щекам, когда Решайе поднял мой подбородок и разразился маниакальным, воющим смехом.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Макс.

Я больше не смотрел на женщину.

Я смотрел на гребаную богиню. Богиня смерти, мести и полного, беспорядочного разрушения. Она не могла быть никем другим — стояла там в своей белой куртке, забрызганной кровью настолько, что она стала пунцовой, меч поднят, алые бабочки образуют накидку вокруг ее плеч.

— Вознесся выше, — прохрипел я Саммерину. — Я выглядел так?

— Да, — сказал он. — Да.

Бабочки запорхали в воздухе, распространяясь по коридорам. А когда Тисана выпрямилась, деревянные половицы почернели под каждым ее шагом.

Рабыня, с которой я сражался, побледнела и попятилась, широко раскрыв глаза. Я воспользовался случаем, чтобы провести один обжигающий удар по его горлу, не отрывая взгляда от нее.

— Невероятно, — услышал я вздох Зерита.

Оставшиеся рабы, по крайней мере, те, что находились достаточно близко, чтобы в полной мере ощутить эффект того, с чем они столкнулись, начали отступать.

Или, по крайней мере, пытаться. Далеко уйти им не удалось. Она тащила их назад рывками невидимых рук, истребляя их плоть одними взмахами меча.

И ее выражение…

Не ярость Тисаны, не боль и даже не злобное удовлетворение встретили меня, когда эти несочетаемые глаза обратились ко мне. Нет. Это было пустое, остекленевшее ликование.

Это было Решайе. Это все Решайе.

Эти мерзкие бабочки стали плотными, и я мог видеть ее только в мерцании их крыльев. Одна попала на руку Саммерина, и он с шипением стер ее, чтобы показать пятно гнили.

Я схватил Нуру за руку.

— Уберите этих людей отсюда. — я дернул подбородком по коридору — к рядам комнат, в которых, как я знал, содержались рабы. — Через окно, если понадобится.

Конец моих слов заглушил воющий крик, когда Тисана — Решайе — заживо сгнил еще один раб. Теперь их оставалось всего несколько.

Я отдал тот же приказ двум сиризенцам, и они унеслись в противоположном направлении.

Тисана обернулась. Я увидел, как пустые, незнакомые глаза остановились на одной из приоткрытых дверей. Я услышал, как изнутри доносится хныканье страха.

И я не дал себе ни одной жалкой секунды на размышления, прежде чем прыгнуть перед ней, перечеркнув ее путь своим посохом.

Ее красивый рот растянулся в кровавой, яростной ухмылке, когда ее беззлобный голос шипел:

— Двигайся, Максантариус.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Тисана.

Меня разрывали на части, и я наслаждалась каждой секундой этого. Я не чувствовала ничего, кроме запаха крови, ничего, кроме увядания кожи моих врагов под моей собственной. Я погрузилась в это и позволила себе утонуть — отдалась своей боли и своей мести.

И я слишком долго не могла понять, от чего именно я отказалась. Я не только не хотела останавливаться, но и не могла остановиться. Мои попытки контролировать собственное тело наталкивались на ту же толстую стеклянную стену, что и в тот день на ринге для спарринга с Максом — но более болезненные, более яркие, потому что я была опьянена эйфорией Решайе, словно каждый мой нерв работал в сто раз сильнее, чем обычно.

Я боролась с туманом и колотила по стеклу.

Впусти меня обратно.

{Нет.}

Я бросилась на него, впиваясь ногтями в стекло, как когтями. Впусти меня обратно!

Волна удушающего наслаждения затуманила мои чувства, когда еще одно тело упало на землю и истлело под моими руками. {Ты просила моей помощи. Вот что я тебе даю}.

Но даже его голос звучал невнятно и одурманенно. Он глотал обрывки эмоций, ужаса, как рюмки спиртного.

Тело за телом падало на пол.

Нет. Нет, я не могла этого допустить.

Я заставляла себя успокоиться, дышать. Не стена, напомнила я себе. Паутина. Вдох, и схема моего собственного разума снова раскинулась передо мной в нитях сверкающего шелка. Но… но на этот раз что-то было не так.

Нити не были расположены в сложных, но аккуратных скоплениях. Вместо этого они переплетались. И они не горели нежным белым светом. Они горели. Синий, черный огонь, который полз по нитям, как будто сжимая их в кулак.

Я попытался разорвать их. Попытался оттолкнуть Решайе обратно в ее укромный уголок. Но меня встретил жестокий удар, как будто меня впечатали в стену, а затем связали, затянув веревки вокруг моего горла.

Вот только веревки были моими собственными воспоминаниями.

Размытый, полузабытый образ горящей столицы Низренеца.

Прощальный поцелуй матери на моем лбу и поцелуй Серела на моей щеке.

Мне не нужны твои деньги.