Он унял у Сенькиной груди своего неумолимого дятла, чуть задержал укоризненный взгляд, качнул картофелиной головы и поспешил, хромая, следом за командиром в кабинет.

     Дверь захлопнулась, словно выстрелила, обрушив на Семена его меру одиночества.

     Грудь болела, истыканная пальцем замполита, кровь бешено пульсировала в бедной лейтенантской голове.

     «Было, все было… – вертелось в голове. – И все не то, не то…»

     – Что было, что не то? – вновь выплыл откуда-то из складок пространства подполковник Варченко. И, покачивая перед носом оторопевшего Переборцева, квадратным костылем пальца, процедил, – Ты мне тут комедию не ломай. Делай, что велено!

     И снова исчез. Семен прождал еще не менее пяти минут, но замполит больше не появился.

     И вот тогда, очень остро, как никогда прежде, Семен почувствовал, что он один. ОДИН! Во всем белом и цветном свете, один во вселенной! И так горестно, так жутко вдруг сделалось ему, что перестало хватать воздуха для дыхания. Он и не дышал. Он перестал заглатывать воздух – ничто не изменилось.

     А за окном, у которого последние полчаса то ли жил, то ли был Семен, все сильней разыгрывалась вьюга. Она стонала и выла, и наваливалась на стекло своей жгучей морозной плотью. И что-то, но нет, не сердце, другое, так же стонало, и выло, и билось, и жгло в груди лейтенанта.

     Под конец рабочего дня к Семену подошел секретарь комитета комсомола части, освобожденный, между прочим, штатная единица. Целый капитан!

     – Слушай, Сеня, – сказал он. – Я все знаю.

     «Да что ты знаешь, ой?» – возразил ему про себя Семен.

     – А ты не сомневайся, – стоял на своем комсомолец, – у меня работа такая – все знать. Уметь не обязательно, ха-ха! Но – быть всегда в массах, в гуще событий, быть в курсах, наконец! Теперь пару слов по делу. У меня сегодня крайний в этом году комитет комсомола, заседание. Я думаю, что мы пригласим тебя, и ты выступишь перед нами, твоими товарищами боевыми. Думаю даже, что мы тебя уже пригласили. Вот и выступи, поведай нам, не вдаваясь в подробности, а лучше – со всеми подробностями, расскажи, что, как и почему. И, главное почем, ха-ха! Не тушуясь, дашь всему свою принципиальную комсомольскую оценку. Возражения возможны, но они не принимаются. Я понимаю, что трудно, но ты уж выступи, облегчись, так сказать, перед товарищами. Могу наметить тебе твое выступление, тезисно. Скажешь, что полюбил, что бескорыстно, что знать ничего не знал про проклятые миллионы, а теперь, узнав, от всего отказываешься, навсегда оставаясь верным идеалам коммунизма. И вот это будет правильно. Смекаешь, как своевременно все прозвучит, какую окраску будет иметь твое выступление? И дело примет совсем другой оборот. Уверен, это будет сильный и своевременный ход.

     Семен оторопело смотрел в лоснящееся лицо комсомольца, ощущая, наблюдая в режиме реального времени, как его с головой накрывает лавина абсурда.

     Но продолжал барахтаться, сопротивляться изо всех сил.

     – Не могу, – уклончиво, но твердо отверг он заманчивое, практически дисконтное предложение комсомольского вождя.

     – Почему не можешь? – не понимал такой его вопиющей глупости секретарь.

     – Неположено мне, – со вздохом проведал ему свою тайну Семен. – Я ведь больше не комсомолец.

     – А черт, точно! – быстро сообразил секретарь. – Мы же тебя порекомендовали, так сказать. В светлый путь. А и ничего, выступишь перед своими младшими товарищами, это даже еще лучше будет. Потренируешься перед партбюро…

     Сенька идеологически преступно молчал.

     – Согласен? Согласен! – по-своему понял его молчание комсомолец. – Ну, и чудно! А после мы пойдем все вместе в кафе, возьмем сухого вина и шоколада, посидим, поговорим по душам, проводим Старый год, попоем комсомольские песни. Пообщаемся в неформальной обстановке, в кругу товарищей, и никто нам этого не запретит. Насколько помню, ты еще ни разу не участвовал в наших комсомольских мероприятиях.

     – Да пошел ты! – прорвало, наконец, Семена, и он, сжав кулаки, надвинулся истыканной замполитским костылем грудью на секретаря.

     – Тише, тише! – понял его возбужденное состояние опытный молодежный вожак, утвердив для предосторожности перед собой барьер раскрытых ладоней. – Не нервничай, я же все понимаю. Поговорим позже. Предложение остается в силе!

     Комсомолец сдвинулся в сторону, а Семен, наконец, увидел перед собой чистое пространство улицы. Он немедленно наступил на ту часть поверхности Земли, где секундой раньше стоял мужественный боец идеологического фронта, и, не глядя по сторонам, не оглядываясь, пошел восвояси, заглатывая расширенными, как у коня ноздрями, обжигающие кристаллы воздуха, с растущей радостью принимая лицом яростное противодействие ветра.

     «Черт с ним! – решил он по дороге. – Все равно поеду! Час до города, три часа до Сальви-Круса… Успею!»

     Он не хотел думать о том, что будет, если не успеет, если не пронесет, и его отсутствие заметят.

     Он принял решение.

     Остаток пути до общежития он частью пробежал, частью проскользил пор утоптанному уже снегу, в комнате быстро переоделся, и совсем было собрался уходить, когда до его слуха, до сознания откуда-то из коридора, из комнаты дежурной, донесся хоть и приглушенный, но, как ему показалось, пронзительный телефонный звонок. Он понял, почувствовал, что тот звонок – по его душу. И все существо его сжалось от предчувствия беды или, как минимум, гадости.

     – Переборцев! К телефону! – раздался в коридоре зычный глас дежурной тети Лены.

     Ватные ноги еле-еле донесли Сеньку до аппарата.

     – Але, – сказал он в трубку.

     – Какое але?! Что за але?! – донесся в ответ хриплый баритон начальника штаба майора Кахно. – Это армия или где? Архи хреново, совсем разболтались! Ну-ка, доложите по форме!