Дрожащими пальцами она выцарапала фотографию из рамки. На обратной стороне прочла:

     Згар, июль 19…года

     Выцветшие чернила, жесткий и колючий, как ветка чертополоха, почерк.

     Да-да, это было как раз в июле. После третьего курса, по окончании сессии вся их институтская кампания каталась на пароходе. Странно, но он (она имела в виду покойного) никогда не был в их кампании.

     Она снова вгляделась в далекое, неживое лицо.

     И с трудом, постепенно что-то узнаваемое проступило в памяти.

     В тот день он стоял на палубе, поодаль, и не сводил с нее глаз. Тогда многие смотрели на нее пристально, и совсем не из любопытства. Почему, собственно, тогда? Не только… Ах, да… Ну, зачем ей был еще один воздыхатель? Лето, молодость, счастье, свобода, и предчувствие любви. А этот был чужим, и она его совсем не хотела. Тем более что он был, и тогда был некрасив, и значительно, как ей казалось ниже ее ростом. Ну, почему он смотрел все время? Зачем?

     – Ах, как печально, должно быть, смотреть все время вниз, под ноги. Там все такое серое, плоское, сырое… – сказала она тогда.

     Зачем она это сказала?

     Как и рассчитывала, он услышал, ведь он ловил каждый ее жест, каждое слово. Помнится, он побледнел тогда, отвернулся. Но перед тем сказал что-то, кажется, про звезды. Чудной.

     И, да, у кого-то там был фотоаппарат.

     Она снова посмотрела на опознанного, наконец, незнакомца – мертвый призрак из далекого детства.

     Его лицо теперь было лицом смерти, а что можно сказать о ней? Она безобразна, или, наоборот, прекрасна? Кто возьмется судить? Кто возьмет на себя такую смелость?

     То же и о росте. Вот, он лежит, и явно уже никогда не встанет на ноги, и что, он низок или высок? Как можно оценить?

     Да и дело ведь совсем не в этом.

     Скомкав фото, она вышла прочь из квартиры, не взглянув на бывшего ее хозяина, не слыша возгласов подруги и никак не отвечая на них, разумеется.

     Дома прилегла на диван, укутала ноги пледом и, откинувшись на подушку, затихла. Думала, вспоминала.

     «Значит, это он и есть, ее ангел-хранитель? Значит, он любил меня всю жизнь, свою жизнь положил за мою. Он сделал ее такой. Он… благодаря ему я была счастлива столько лет…»

     Она задумалась, глубоко, как в последний раз. И словно сделала затяжку, от которой закружилась голова. И голова действительно пошла кругом.

     «Была счастлива?»

     Она быстро раскинула пасьянс своей жизни, внимательно перебрала по эпизодам, по воспоминаниям карту за картой.

     Рассматривала, оценивала.

     Всех мастей было поровну в ее колоде, как и должно быть.

     Она пролистала от начала свою жизнь, лишенную тревожных переживаний; помянула детей, отдалившихся и начавших, как ей казалось, уже забывать ее; вспомнила, как много и легко изменяла мужу, пока в этом была хоть какая-то новизна.

     «Счастлива? О да, конечно. Кто бы сказал иначе? От ее счастья впору уже очнуться. В могиле? Нет-нет. Вот теперь-то у нее появилось дело. И все время, что ей осталось дышать, все оставшиеся дни и ночи она будет упиваться тем, что получила сегодня».

     Она забылась в тяжелом сне, и во сне ее рушился мир, в котором она была одна, чужая и далекая для единственного человека, который видел ее другой.

     Она забыла, что такое любовь.

     Но это не имело никакого значения, потому что теперь от нее ничего уже не зависело.

      Декабрь 1983 г.

<p>

<a name="TOC_id20250306"></a></p>

<a name="TOC_id20250308"></a>Круговерть

     Дверь распахнулась настежь от сильного толчка и с размаху ударила по стоящему тут же у стены шкафу, который от такого обращения жалобно вскрикнул всем своим расшатанным старым телом. Многое он видал на своем веку, многое пережил, но к грубому обращению так и не привык.

     На пороге, освещенный боковым коридорным светом, оплывая и мерцая естеством, словно в мареве, стоял Сеня Переборцев, обычный молодой человек нашего времени со вполне ординарной внешностью. Светлые его волосы мокрой прядкой выливались из-под сдвинутой на затылок фуражки и липли ко лбу. Глаза то и дело широко раскрывались и выпучивались, как бы с целью вобрать в себя все лежащее вокруг пространство, но это у них, судя по всему, плохо получалось. И не из-за того, что комната не была освещена, а потому, что Сеня был мертвецки пьян и попросту еле держался на ногах. Но все же держался, и, более того, нашел дорогу в родную гавань. Хотя, что удивляться: и стопроцентные мертвецы, которые в законе, говорят, иной раз отправляются побродить по белу свету. А Сеня не бродил без цели, отдадим ему должное, а шел домой, шел, ничего не видя, не ощущая и не сознавая, ведомый, быть может, тем инстинктом, который приводит домой слепую лошадь. И хотя Сене было неизмеримо трудней, чем слепой лошади, он, тем не менее, справился с задачей успешно.

     Догадавшись каким-то образом, что ему следует немедленно прекратить всяческие раскачивания, он выбросил в стороны руки и уперся ими в косяки двери, при этом тело его приняло слегка наклоненное вперед положение, приготовившись к последнему молниеносному рывку. Или броску, тут уж как получится. Ноги его дернулись, несколько раз в ненужном, и столько же раз в нужном направлении, но руки оказались сильней, и удержали его на месте, как якоря.