По узкой лестнице они поднялись на второй этаж здания, и там Лига с интересом огляделась. Вопреки ее ожиданиям, за то время, что она здесь не была, в интерьере ничего не изменилось, если не считать новых бра на стенах, делавших свет в баре мягче и не таким назойливым, как прежде. Своих знакомых она не увидела. А вот Гогу здесь действительно многие знали, его окликали, подавали знаки руками, и он, отвечая на приветствия и лучезарно улыбаясь, провел Лигу к свободному, несмотря на переполненность бара, столику у стены рядом с небольшой эстрадой.

     – Его обычно не занимают, – пояснил он. – Этот столик для особых гостей, таких, как мы.

     Лига ощущала на себе пламень чужих взглядов, обжигающих кожу интересом, но и награждающих искренним одобрением. Конечно, подобные взгляды она встречала и раньше, но прежде они казались ей чем-то грубым, от чего следовало держаться на расстоянии. Она и держалась, она была выше и отмахивалась от постороннего внимания раздраженно. Сегодня она позволила чужим взглядам приподняться до своего уровня, и нашла удовольствие в их прикосновениях и уколах, и не без радости ощутила, что они придают ей силу и уверенность, ей, женщине… Она впервые ощутила себя взрослой прекрасной женщиной, а не смазливой девчонкой, и это было настоящим волшебством и дорогого стоило. Конечно, в устремленных на нее взглядах было и еще что-то, что, без сомнения, объяснялось присутствием рядом с ней Гоги. Лига почувствовала и это, и потому подумала: «И все-таки я его угадала».

     Из больших колонок, стоящих по сторонам эстрады, лилась приглушенная музыка. Невидимый и незнакомый ей певец пел на чужом языке, но пел о любви, это было совершенно ясно, и в переводе его слова не нуждались. Фоном для песни, на который накладывалась музыка, служил перекатывающийся рокотом бесконечного прибоя неразборчивый гул голосов. Лиге нравилась эта спокойная, без навязчивого истерического веселья атмосфера праздника. Да и ее состояние можно было определить так: предвосхищение праздника.

     Гога усадил Лигу за стол и куда-то исчез, впрочем, ненадолго. Вскоре он вернулся с бутылкой шампанского в руках.

     – Мускатное, – с гордостью предъявил он этикетку на бутылке.

     – Нет-нет, я не пью, – сообщила Лига ему свое решение, и прикрыла рукой бокал, в который Гога намеривался налить напиток для нее.

     – Так, за знакомство ведь! – искренне огорчился отказу король.

     – Ну, ладно, за знакомство можно, чуть-чуть, – вспомнила про свою цель и согласилась Лига.

     Бокалы, как и положено, были хрустальными, их звон долго висел в воздухе, все время, пока она делала свой долгий глоток вина. А потом звон возник в ее голове. Хмельное тепло пенящейся волной разлилось по телу. Голова вскружилась, а руки вдруг потеряли покой и опору, и затрепетали, словно пара крыльев. Ощущение счастья сделалось осязаемым почти невыносимым. Ей захотелось вспорхнуть мотыльком, или хотя бы потанцевать. Как славно-то!

     Гога что-то говорил ей, но Лига никак не могла сосредоточиться и слушать внимательно. Да что бы он ей ни говорил, все было неважно. Сейчас неважно. Главное, думала она, что он рядом с ней, что он хороший и что он ее КОРОЛЬ.

     Лига незаметно для себя выпила еще целый бокал шампанского, и мир ее наполнился звеняще-искрящимся весельем. И это был уже совсем другой мир, в котором она никогда не была, но в который всегда стремилась попасть. Так ей казалось.

     Гога придвинулся к ней вплотную и, обняв одной рукой, другой, свободной, стал поглаживать ее плечо.

     – Тебе хорошо со мной? – спрашивал он. Звук его голоса достигал ее сознания разложенным в спектр звоном хрустальных колокольчиков. Это затрудняло восприятие и понимание, но вызывало безудержное веселье, что казалось значительно важней.

     – Да! – засмеялась она в ответ.

     – Чудесно! Но нам уже пора. Пойдем, я покажу тебе свое гнездышко, – зашептал он, губами заталкивая слова прямо в ее порозовевшее ушко. – В холодильнике у меня есть еще шампанское, и всякие вкусности, уверен, тебе понравится…

     Позже, вспоминая, Лига не могла понять, почему именно в этот момент в расплаве ее сознания инородным кусочком шлака всплыло воспоминание о темной, нелепой фигуре. Трубочист. Его явление на миг отогнало прочь теплую вяжущую обволочь опьянения, и встрепенувшееся ее сознание успело ухватить последние слова Гоги.

     – …тебе понравится… – повторила она следом за ним.

     – Что ты говоришь? – не разобрав ее лепет, спросил он. – Ну, пошли, пошли…

     Но ощущение невнятной тревоги, мобилизующее даже ослабевший организм к обороне, уже овладело Лигой.

     – Э, нет! – протянула она, превозмогая своевольное нежелание языка выговаривать слова, и покачала пальчиком у Гоги перед носом. – Уже поздно, девушке пора баиньки… Проводи меня домой. Пожалуйста…

     На улице было душно. Вечер был уже достаточно поздним, но прохлады все не было. Накалившиеся за долгий солнечный день дома и камень мостовых спешили испустить накопленное тепло в пространство, предполагая, видимо, что завтрашний день принесет его никак не меньше. И все же, от легкого колебания чистого ночного воздуха, которое при желании можно было принять за ветерок, в голове у Лиги слегка прояснилось, и она ясней увидела окружающее ее пространство.

     – Мы идем ко мне, – напомнил о своем предложении Гога. – Я тебя отведу, мой дом неподалеку, там, за каланчой. Он махнул рукой в сторону башни.

     – И не каланча это вовсе, а башня! – запротестовала Лига. – Я тоже… недалеко, близко, то есть… там, за сквером живу. Проводи же даму, ваше величество!

     Лига сделала шаг, но земля ушла куда-то из-под ее ног, и она, для сохранения приемлемого для ходьбы положения тела, ухватилась за Гогу рукой.

     – Почему земля такая мягкая? – удивилась она. Ей было весело, она все время тихонько хихикала, в то же время душа ее раскрылась и возлюбила весь мир.

     – На болотах живем, – вздохнул в ответ Гога и сосредоточенно нахмурился. – Ну, пошли провожаться.