Так вот. Поднялась я по крутющим ступеням (при спуске один пролет был пересчитан не самой пышной моей пятой точкой) на самую верхотуру СИЗО в следственные кабинеты, выдала работникам конвоя бумажку с ФИО своего жулика и разложила на замызганном столе маленького кабинета нужные документы. Жду конвойного, который доставит "моего" (да, кино об этом процессе я тоже посмотрела). А надо сказать, что "заслуги" его я в деле видела (в том числе судимости за разбои и убийство), только фотографии не было. Залетает в кабинет мужик, лет 40. Садится на табуретку и смотрит на меня выжидательно. Выглядела я в свои 22 лет на 16-17. Жулик смотрит уже даже и с легкой улыбкой. Я, косясь на замазанную многими слоями краски кнопку вызова (думаю, она давно нерабочая), стараясь говорить спокойно, спрашиваю: "Мухачев Виктор Павлович, 06.11.1957г.р.?"
Он кивает. Потом по-доброму так спрашивает: "Что, первый раз, да?"
А я понимаю, что у меня только папка с бумагами, табурет тяжелый и двигается свободно, как и стол (это лет через 5 только их закрепили к полу, а потом и решетки установили), расстояние между мной и им – сантиметров 15, и видеокамер в кабинете нет…
Собираю себя и начинаю работать, решив: будь, что будет.
Все прошло нормально, спасибо доброжелательности "своего первого арестованного" я даже сказала. Он оценил.
А выводы я сделала: необходимо излучать спокойную уверенность с легким нажимом, что бы ни случалось, и как бы подследственные себя ни вели.
Позже уяснила, что любое, даже самое хамско-агрессивное поведение – способ защиты, на который просто не надо вестись, гнуть свою линию.
Многие молодые следователи делают одинаковую ошибку, принимая защитное поведение подследственных (да часто и адвокатов) как личное оскорбление. Видела постоянно. И начинаются: ор и бессмысленные препирательства, ведущие к ухудшению изначально конфликтных отношений, а часто и к полной невозможности продолжать работу по делу.
Я разделяла рабочие и личные отношения. С многими из адвокатов мы учились на одном курсе и даже жили в одном общежитии.
И в каждом подследственном, каким бы он ни был, видела человека, прежде всего. За редкими исключениями, они это понимали.
В первый год самостоятельной работы я прекратила примерно 95% находящихся в моем производстве дел.
Принцип исповедовала такой: если можно не доводить дело до суда, разрешив противоречия и возместив причиненный ущерб, и находились хоть какие-то основания, надо все решать миром.
В то время в УПК было предусмотрено достаточно статей для досудебного урегулирования.
И несколько позже я поняла, что нам, молодым, давали неоднозначные дела, мы были полны энтузиазма и незамутненных знаний, чтобы найти решения для многолетних "залежей", от которых старшие товарищи отпихивались, как могли.
Еще через несколько лет наш, достаточно молодой прокурор района, давал нам в декабре карт-бланш на разрешение таких дел: "Кто придумает и внятно изложит приемлемые основания для прекращения, подпишу все." Мы пользовались. Правда, в первые несколько лет это было проще – не довлели усвоенные стандарты, аргументы формулировались легко и основательно. Нас хорошо учили!
Со временем-таки мышление как-то усреднялось что ли или глаз "замыливается". Когда через пять лет нашли моего первого отпущенного задержанного, я перечитала свое дело и свои постановления… Что сказать, ТАК я уже не напишу, а жаль!
В те "веселые 90-е" у меня, некогда пламенного пионэра, появилась привычка креститься, выходя из помещения. Каждый день был непредсказуем. Особенно суточные дежурства (по два-три в месяц). Не то, чтоб прям непременно убьют, но в нашем, на то время самом криминальном городе России, машины из автоматов расстреливали и днем, гранаты в окна кидали, даже из "мухи" по администрации жахнули. Как много позже мне стало известно, просто рядовым ОПСникам было любопытно "как же оно работает" – ничего личного)))
Да, в городе было официально зарегистрировано единственное в стране организованное преступное сообщество – ОПС "Уралмаш" – беспрецедентный и возможный только в то время случай.
На моё счастье, организованная преступность не была подследственна районному следствию. Потому основные рейдерские захваты с массовой стрельбой, беспорядками и убийствами прошли мимо меня.
На нашу долю доставались бесчисленные имущественные преступления: квартирные кражи, грабежи, разбои (в основном); насильственные и против общественного порядка. И первые минирования, благо в большинстве – мнимые. Примерно через полгода после начала таких сообщений создали специальную службу "Вымпел", стало попроще жить.
Мой дебют в качестве поисковика взрывных устройств пришелся на очередное дежурство. Три сообщения подряд! Причем первое – здание хлебозавода.
Это отдельная тема: как следак, эксперт и опер (с папкой, экспертным чемоданом и пистолетом – соответственно) искали бомбу в цехах…
Поисковые собаки тоже образовались много позже. Как и инструкции по поведению на местах минирования.
Достаточно внятные, где первым пунктом, заглавными буквами изложено: "не приближаться, ни при каких обстоятельствах не трогать руками! Вызвать спецов! Убрать население."
Мы запомнили. За время службы, в моих подразделениях никто не подорвался, слава Богу.
Но всё это было потом. А в то дежурство мы втроем лично залезали в каждый угол, предварительно вспомнив и обговорив, кто какие помнит мины и взрывные устройства (слава школьному НВП!), чтоб хоть примерно понимать, что ищем.
Не нашли. И не взорвалось. Перекрестились и поехали на следующий объект.
Наши дежурства… От 50 до 70 заявок в сутки. Я знала район по местам происшествий. В спальном микрорайоне не было квартиры, которую бы не "обнесли". В ОПС "Уралмаш" были разнарядки для каждой группы воров: столько-то квартир в неделю, "заслуги" каждой такой бригады исчислялись сотнями.
Мы проводили беседы с населением, разъясняли в каждый выезд… в конце концов перестали возвращать найденное имущество до смены замков входной двери (супермодные тогда – гаражные я лично спокойно открывала любой отверткой).
А еще амнистии каждые два с половиной года примерно. Только всех переловишь/посадишь, уже выпустили. Мы складывали справки-характеристики на каждого жулика в отдельные папочки, чтоб снова не собирать.
Тогда же наш мудрый начальник следствия сделал группы по направлениям. Наша, квартирная, была из четверых следаков: один сидел на всех бесфигурантных делах района (их было по 200-300 в месяц), мы трое "штамповали" дела с задержанными уже жуликами в суд. Конвейер, результат которого зависел от добросовестной работы каждого, в большой степени от бесфигурантника, который ежедневно, методично и последовательно должен был работать по каждому делу, не запуская, потому что потом не разгрести. Наши, когда 20, когда сорок ежемесячно, без его кропотливой, бумажной в основном работы, невозможно было бы в строго отведенные сроки направить в суд.
Работа была практически круглосуточной, кабинет, как основной дом. Мы, стажеры, еще и институт умудрялись посещать, сдавать зачеты и экзамены.
Зато разграничение квалификаций деяний по УК шло легко, изучаемые нормы УПК вплетались в ежедневную работу и помнятся спустя десятки лет, и криминалистика на практических примерах обсуждалась с преподами на равных.
Отличное знание УПК очень помогало выходить "в плюс" из затруднительных ситуаций, тот процессуальный кодекс был составлен как песня, и без труда цитировался с любого места.
С госов меня в кабинете или СИЗО обычно ждали адвокаты с жуликами – знакомиться с томами дел.
