Такое чувство, что глаза закипают, но на какой-то момент возвращается острота зрения. Рассматриваю место, где нахожусь, насколько позволяет скудный искусственный свет. Длинные светодиодные лампы трещат и мигают, похоже, этим помещением никто не дорожит, и пожар из-за проблем с проводкой — дело времени. Судя по очертаниям оборудования, частично закрытого синей строительной завесой, тут когда-то была лаборатория. Монотонный гул приточной вентиляции подтвердил мои подозрения: держат либо в подвале, либо в бункере. Кафель на стенах, местами побитый, потемнел, а через стыки просочилась коричневая жижа. Пучки обрезанных наспех проводов и кабелей напоминают подсохшие кишки, свисающие сверху. Там, где кафель отвалился, набухшую от сырости штукатурку распëрло, и стена словно тяжело дышит. Или это опять поплыло перед глазами? Ощущение нечистоты́ такое, что кажется, из проломов вот-вот полезут жуки и черви. В общем, отсюда надо бежать сломя голову!

Гнев перебарывает отупение. Боль в запястье тупая и нетерпимая, будто мне его сломали. А сломал я сам, рванув кисть из крепления, приваренного к кровати. Лапа оборотня длиннее и мощнее, чем у человека. Отлетает капельница, хлопаясь о стену.

Дан зовëт. А я сильнее любой боли, любых препаратов. Пока срастается правая рука, выламываю левую и поочерёдно — ступни. Оборотни — жуткие создания для общего восприятия, но среди людей есть чудовища пострашнее. Обращаюсь к Теневой как к сильно задолжавшему мне соратнику. Требую отдать моë! Она с лязганьем открывает ненасытную пасть, почти сплëвывая мне на руки ледяного, взмокшего Волкова. Сука… как настоящий. Выпучил на меня свои глазищи невероятные да так и замер. Боясь, что и он окажется миражом, тяну его ближе к себе.

— Привет, — запинается на полуслове и, приходя в себя, начинает закрываться, прячет за наглостью слабость. — Честно, это не я! Я тут ни при чëм! — Ледяные ладони врезаются мне в спину, он не чувствует, что я ранен, не видит крови, просто понимает, что живой, и старается удержать. Боится, как и я, что мираж исчезнет. Наклоняюсь к нему и обтираюсь щетиной об исхудавшие бледные скулы, касаюсь губами, дышу на его кожу, просто дышу. Им. С ним. У Дана зажигается фитиль, и в какую сторону рванёт бомба, никогда не известно, но вот-вот его разнесёт на атомы. Тушить Волкова совсем не хочется, наоборот, довести до предела и заставить выплеснуть из себя всё то, чем он переполнен, но он не позволит. По крайней мере, не сейчас. Поэтому отстраняюсь и смотрю в глаза.

— Дантрес, какого хуя ты забыл на Теневой стороне? — Оглаживаю пальцем шею и свою метку. Он настоящий, и от этого легче. Под пальцами бешено бьётся пульс.

— Тебя ждал — не дождался, сам пошёл искать. Через Сумеречную ближе… И вообще… — Убирает мою руку от себя и пальцами аккуратно касается почти зажившего перелома, неожиданно резко влипает в мои сухие растрескавшиеся губы и так же стремительно отстраняется. — Пошли домой? Там пиздец.

— Удивил. Там, где ты, там нормальная среда гнездования пиздеца. — Сползаю с кушетки, невольно опираясь на его плечо. Дан делает вид, точнее, очень старается его делать, будто не рассматривает меня. Но беспокойство он никогда не умел скрывать, и мне всегда было за это стыдно. — Мне бы нашего волчьего врача — оценить состояние, — помогаю ему выйти на нужную тему, он благодарно кивает.

Смотрит долго в глаза, нет — в душу. Он спокоен, теперь — да, и это придаёт мне сил. Потому что если живы оба, то есть шанс всë исправить. Знать бы ещё, что Дан там нахуевертил, пока меня тут травили. Кстати, надо захватить капельницу, так будет легче понять, от чего отмывать мою кровь.

— Что происходит, Волков? К чему морально готовиться?

— Эм… в двух словах не расскажешь. Но это реально не я… — ухмылку подавить он не смог, я напрягся. — По крайней мере, не всё.

Дан

Как только его увидел, то понял: пиздец не весь достался мне. Состояние Вика было критическим. Какими силами он перебирал ногами — сказать не берусь, наверняка двигался на чистом упрямстве, как всегда, не умея сдаваться.

Как ни старался, а взгляд без конца скользил по нему, отмечая сломанные по нескольку раз кости, сросшиеся неправильно, и их теперь придётся ломать заново, чтобы собрать мужика, как было. Осознание допущенного этого мною — невольно вызвало ненависть к самому себе. Поэтому, как только мы входим в Теневую, и свет гаснет, делая очертания другого пространства нечёткими и затемнёнными, я перестаю себя сдерживать и отпускаю демона. Глаза вспыхивают алым, когти удлиняются и становятся острее бритвы. Но как только они потянулись к моему горлу, Вик перехватывает запястье и, поднеся его к губам, целует в ладонь. Я никогда не понимал, как он умудряется находить такое неподходящее время и место для нежности, и в принципе не знал, откуда она в нём берётся после всего им пережитого, но каждый раз это были килограммовые мурашки по телу, желание свиться в клубок и… сдохнуть от счастья.

Он знает все мои слабости и пользуется этим не предупреждая, не испытывая и грамма стыда. Вот и сейчас, поворачивается медленно, тянет меня к себе за затылок и жмётся к губам, а я не могу перестать думать, как больно ему должно быть из-за сломанных костей! И хромает Вик страшно, потому что одна ступня вывернута! И вообще!

Теневая лижет нам ноги могильным холодом, но теперь это не страшно. Да хоть весь мир перевернись — мне будет плевать, ведь Он — держит. Держит, наплевав на дискомфорт в теле, прижимает к себе крепче и не замечает, что мне сложно дышать от такой жёсткой хватки. Целует Бойко так же собственнически, властно, нетерпеливо, глубоко запуская язык мне в рот, сметая любое сопротивление силой, оттянув волосы назад, вынуждает запрокинуть голову до хруста в шее.

Если бы Вика не знал, то подумал бы, что ему плевать на царящий за дверью Теневой пиздец. Но это не так, и время нас торопит. Волчье чутьё подсказывает ему — другого момента может не быть?..

Сотни вопросов, и я узнаю о них только сейчас. Что будет с Дэем? Выживет ли Макс? Смогу ли я перерезать глотку демону, когда он попросит меня об этом как друга, узнав о невозможности помочь вампиру? Как наркота в крови Вика скажется на его силе и здоровье? Что будет с оборотнями? Что будет со мной, когда выйду из Теневой? Сможет ли вожак удержать рассвирепевших волков от праведной мести? Станет ли сражаться со своими, если придётся выбирать между мной и стаей?.. Дам ли я ему делать этот выбор? Выбор, с которым он потом не сможет спокойно жить. Я всё накидываю новые вопросы, а он всё целует и целует, не замечая каплю слюны, скатившуюся по подбородку и горящие от близости губы. Целует и не собирается останавливаться, а я не могу ему ответить так, чтобы он почувствовал меня и понял: всё будет хорошо… потому что хорошо не будет!

— Вик? — зову оборотня, увернувшись от ласки и легко толкнув того в грудь, чтобы остыл. Он отстраняется, но делает это для оценки ситуации и готовится напасть снова. Вот дерьмо. Вожак тоже подвержен этому порыву — уничтожить то, что мешает силе, хранящейся сейчас во мне, только для Виктора всё, как всегда, искажено, и просто убить он не сможет. Я давно снёс ему драйвера на вид и установил новые, а коды доступа забыл сохранить…

Как же сильно я хочу его обнять…

— Вик, ты же знаешь, что всё, что я делаю — делаю для тебя?

— В этом и проблема, — пытается подойти незаметно, и не знай я о подвохе, то купился бы. Бойко даже поломанный — тот ещё хищный зверь, и в охоте ему нет равных, а главное… на Теневой он сильней, — надо делать для «НАС», а не для меня. Я это уже говорил.

— А я говорил мыться сразу после секса, но ты меня тоже не слушаешь. — Шаг в сторону, его два навстречу. В глазах есть понимание, что всё идёт не по плану, знал бы ещё кто из нас этот самый план. Вик не понимает, что с ним происходит, не знает, как поступить, но желание выполнить свою обязанность такое сильное, путающее его с нашими чувствами, приближающее и становящееся угрозой, хотя он даже мысли об этом не допускает.