Они уходят, а я лежу. Напольная плитка под правой рукой вибрирует и трескается. Улыбаюсь. Уже не с пустыми руками.

Артём помогает сесть. Осматривает ушибленную бровь, хмурится, мол, заживёт как на собаке, то и дело прислушивается. Неужели совсем не допускает, что я без особых усилий могу свернуть ему шею? Худую, тонкую, цыплячью шею, хрусь — и всё. Потому что ему тут не место…

— А где мне место?.. — Твою ж, опять вслух подумал. — Возьмёшь под крыло и будешь заботиться?..

— У меня даже генно-модифицированные рыбки дохнут через пару дней, не то, что люди. — Ухмыляется в ответ, сидит рядом также на кортах, ждёт чего-то. — Но у меня есть знакомый, который ущербных вроде тебя обожает. Заботится прям, как надо. Ты собак любишь?..

— Не знаю. Я их не видел вживую.

— А?..

— Лаборатория — это мой дом. Здесь с рождения. А Анатолий Владиленович — мой отец. — Мой пиздец заметно подрастает и мужает, залезает на ручки и придавливает грудь, заглушив сердце. — И я его ненавижу. — А не, вроде подсдувается. — Даниил, прости. — Теперь становится совсем неловко. Шум в коридоре, поджимающее время, тикающее заведённой бомбой, весь этот нервяк и… глаза эти слезливые потухшие напротив останавливают, дают перевести дух. Блядь, не получается оставаться безучастным! — Я не должен был тебя просить, ну…

— Потрахаться?.. — Муки совести потом, я бы перемотал сразу к сути.

— Да, — отвечая, он краснеет, я, к своему стыду, тоже. — Попросил от безысходности. Понял потом, что тебе есть, кого… — было открываю рот, — любить!

— Есть, — соглашаюсь и давлю на жалость: — И сейчас ему нужна помощь. А для этого нужен он. — Я указываю на Макса. — И, как я говорил, твоя помощь выйти отсюда.

— Я не могу помочь.

— Боишься отца?

— Нет. Все возможные здесь наказания я прошёл. Да и бояться мне сложно.

— В смысле?

Артём прикусывает губу, решаясь, стоит ли настолько откровенничать о личном с малознакомым придурком. Пока он думает, беру его руку и прокусываю ему запястье. Вскрикивает с обидой и сразу закрывает себе рот. Твою ж… я так и знал!

Кровь каждого неча имеет свой уникальный вкус. У оборотней она терпкая и обжигающая, у леших — густая и отдаёт горечью полыни, а вот у инкубов приторно сладкая, оставляющая неприятное послевкусие после пробы. И сейчас эта едва уловимая сладость оказалась смешана с человеческой кровью, и привкус не пропадает. Пацан опускает глаза.

— Ты инкуб, — подвожу итог. — Полукровка. Но так не бывает.

— Хочешь сказать, что искусственно это создать нельзя?

— Нет конечно. Данная особенность приобретается после вселения демонической сущности в новорожденного ребёнка или в более зрелом возрасте.

— Вынужден тебя разочаровать — я таким родился.

— Но… — всё что я знал, даёт трещину. Это невозможно. Он бы не выжил. Не настолько сложный сбитый механизм, так не бывает.

— Я ничего не чувствую. Все эмоции, переживания мне глушат лекарствами. Поэтому я и хотел…

— Ты ещё и девственник? Инкуб-девственник?! Ты мне всю статистику по виду портишь. Ты бы сдох от голода!

— Препараты лишают меня возможности испытывать влечение, а значит, и голод. Отец говорит, так я не опасен. Я думал, если ты настолько сильный, со мной… сблизишься, это удастся сломать.

— Боюсь тебя разочаровать, но если засунуть в кого-то член, то ничего не починится.

— Эмоции. Ты ими перенасыщен. Я это вижу.

— Это не выход. Здесь… я в науке не силён, но ты — аномалия, позаковыристее меня, ошибка, которой не должно быть.

— Но я же есть… — он даже не обижается.

И с этим не поспоришь. Хочу расспросить его о многом. О том, как жил всё это время, что делал с ним отец, видя маниакальное отношение того к пациентам. Что Артём думает делать дальше? Что теперь с этими знаниями делать мне? Но всё это второстепенное и неважное. Я должен выйти отсюда с Максом. И если придётся, готов использовать и это создание.

— Я правильно понимаю, ваша охранная система автономна? — он кивает. — То есть, чтобы она отключилась, нужно либо подтверждение главного…

— Исключено. Там двухуровневая система, один ключ у отца, второй у начальника охраны, но его сегодня нет.

— А этот приезжий?.. — Артём щурится, подметив мой интерес. Не хотел поднимать речь о Славке, но как-то же он сюда проник.

— У него свой ключ. Ему, чтобы выйти, не надо отключать артефакты, они на него настроены. А ты… хорошо, если прогуляешься хотя бы по коридору.

— Пока они не знают, кто я… — я гляжу на собеседника, он помотает головой, подтверждая, что это ещё по-прежнему так, — на меня они не подействуют. Тебя же не останавливают?

— Всё равно, дальше первого этажа ты не пройдёшь. Территория вокруг хоть и небольшая, но метров пятьдесят придётся пройти буквально по минному полю. До ворот добежать не успеешь. И друг твой, его вид изучен, он не выйдет: может умереть, сработают сильные парализующие блоки…

— Ему всё равно, он без сознания, боль стала частью его жизни. До калитки говоришь… Сможешь организовать поджог? За твою безопасность я ручаюсь.

— Даже если бы смог, что это даст?

— Вся система — это единый организм, если она почувствует угрозу для пациентов, то вынуждена будет отключиться автоматически. При пожаре все двери откроются разом. Чтобы понять ошибку, твоему отцу придётся добежать до пульта управления и включить её вручную. Минут пять у нас будет.

— Но…

— Надо пробовать, даже если не выгорит. Я понесу Макса, а ты догонишь нас на улице.

Артём смотрит долго, жуёт губы и хмурится, но в итоге соглашается, решительно и твёрдо, только взгляду его не верю. Откуда теперь ждать подвох — тоже не знаю.

Он выскакивает из палаты, а я так и не понимаю, зачем ему помогать мне. Из солидарности видов?.. Или потому что так же, как и я к нему, не понимает своего отношения?.. Но это шанс, и я вгрызся в него зубами.

Счёт идёт на минуты. И очень скоро превратится в секунды. Неожиданно, заставив напрячься, слышится оглушающий взрыв и дрожат стены. Писк сигнализации бьёт по перепонкам, и есть в его крике что-то обездвиживающее, но я цепляюсь за свою силу и тащу её наружу, с трудом оставаясь в сознании.

Выдернув из рук Макса трубки и скинув с лица кислородную маску, заматываю его в одеяло и поднимаю на руки, почти не почувствовав веса. Прижимаю к себе и бегу на выход, как только клацает замок, и все двери распахивается. Бегу, куда ведут: по коридору вправо, не глядя в палаты. Страх увидеть там то, что может меня остановить, побуждает смотреть только вперёд.

Запах гари и едкий дым делают своё дело: санитар, выскочивший из палаты навстречу, не ожидая меня увидеть, упускает момент для атаки, и манёвр совершаю я, впечатав его плечом в дверь и хорошенько приложив головой о металл. Грузное тело обмякает и сползает на пол. Перепрыгнув его, я мчу дальше.

В конце коридора ждёт бледный Артём. Он машет головой и устремляется вперёд, уводя за собой вглубь. Коридор всё петляет и никак не заканчивается. Как же я проклинаю это адское место! Позади слышны крики персонала, кто-то оперативно раздаёт указания, а мы всё бежим, пока я едва не влетаю в парня, резко остановившегося напротив распахнутой на улицу двери.

— Чего встал, дёрнули?.. — обгоняю его и выскакиваю первым. Рассветное солнце слепит. Макс на моих руках содрогается конвульсиями, будто его без устали бьют током. — Идём, говорю! — Вампира выворачивает сильнее, не удерживаю одной рукой, поэтому протянуть парню мне нечего. Артём, как назло, стоит неподвижно.

Прохладный ветер освежает разгорячённую кожу, ничего приятнее запаха свободы нет, но всё идёт не так, как надо, и это напряжение между нами электризует всё вокруг. — Артём?!

В конце коридора, выскочив из-за поворота, к нам бегут двое. Позади меня та самая калитка, а в ней Леон. Он не может войти, но рядом, и это напоминает, зачем я здесь.

— Не могу, — с трудом произносит он бесцветными губами. — Я снял защиту, насколько смог. Ты должен успеть уйти.