– Мама, когда я вырасту, я обязательно стану артисткой. Как Любовь Орлова, – призналась она как-то Насте о своих мечтах.
– Эва, куда замахнулась! – принялась отговаривать ее Настя. – Куда уж нам-то да в калашный ряд. А я мечтаю, чтобы ты на врача выучилась, вот было бы хорошо-то, а доня?
– Нет, мама, в медицинский я ни за что не пойду.
– Почему? – искренне удивилась Настя, что дочь с легкостью отвергает такую заманчивую перспективу.
– Там, говорят, на первом же занятии всех в морг ведут.
– Это еще зачем? – опешила Настя.
– Так учат. Органы человеческие показывают.
– Страсти господни! Ну, может, тогда на учительницу выучишься? Тоже хорошая работа.
Надя и от этой профессии не была в восторге. Может, оно, и правда, неплохая работа, но только не для нее. В мечтах она видела себя только на сцене, а еще бы лучше – в кино. С восьмого класса она, благодаря тете Лене, уже ходила в кружок пения и танцев при Доме Красной Армии, и отдавалась этим занятиям, пожалуй, с большим энтузиазмом, чем учебе. Настя не относилась к этому серьезно, думала, что все это юношеское увлечение, и с возрастом все пройдет. Успокаивала себя, вспоминая о чем сама только не мечтала в таком возрасте!
Первое серьезное Наташино выступление состоялось в 39 году, в Ташкенте, где она вместе со всем коллективом этого кружка выступала в V окружной олимпиаде Средне-Азиатского военного округа (САВО). К тому времени ей было всего 15 лет, и успех от такого «взрослого» выступления просто вскружил ей голову. «Я все равно буду артисткой! У меня все получится», – твердо решила она, словно споря с мамой. Тогда за сольное пение Наташу наградили Грамотой, подписанной начальником политического управления САВО, бригадным комиссаром Семеновым. Это был успех не одной Наташи. В семье Шепелевых был самый настоящий праздник! Гордости Насти и Григория за дочь, за ее необычайные музыкальные способности не было предела! Грамоту показывали всем соседям, носили и на работу, чтобы похвалиться перед сослуживцами. Настя даже стала задумываться, а может быть, действительно – это и есть Наташино призвание? А саму Грамоту в рамочке повесили на самое видное место в доме.
В 40-ом году Наташа окончила школу и по настоянию Насти все же поступила в Педагогический институт на географический факультет. Но в кружок песни и танца при Доме Красной Армии по вечерам так и продолжала ходить. Люба в том же году перешла в девятый, а Вова в третий класс. В тот год как-то все налетело разом: и радость и беда. Но, несмотря на горе от утраты Тамары Марковны, Настя не могла нарадоваться, когда старшая дочка стала студенткой:
– Гриш, ты глянь, как времена поменялись! – восхищалась Настя. -Разве при старом режиме мы могли мечтать, что наши дети будут учиться в институтах? Ну, закончили бы девчонки гимназию. Выдали бы их замуж, и сидели бы они дома, как клуши: муж, семья, дети, и ничего больше не увидели в этой жизни. А сейчас – красота! Хочешь, учись на врача, хочешь – на учителя. Нет, наверное, не зря умные люди эту революцию делали. Женщинам какую свободу дали!
– Ну да, специально для баб исстарались! – разозлился Григорий. – А ты только и жди, как бы девки голову от этой свободы не потеряли. И полетят все твои врачи да учителки в тартары.
– Ну что ты несешь-то? Они у нас девочки не глупые, небалованные. Бог даст, все будет хорошо.
– Да уж, времена поменялись, так поменялись! – усмехнулся Григорий. – Помнишь, ты рассказывала, как твой Родион тебя «Апрельскими тезисами» отходил? А теперь их в школе как молитву учат.
– Ну и к чему это ты меня Родионом укорил? – обиделась Настя. – К чему ты его вспомнил?
– Эка вывернула! – вытаращил глаза Григорий. – Я тебе про времена, а ты знай про свое…
III
В конце сорокового года у Шепелевых произошло нежданное событие, которое напрочь развеяло все их сомнения относительно поездки Насти на родину.
Поздним декабрьским вечером, скорее, уже ночью, когда дети спали, а Григорий с Настей в постели перед сном привычно обсуждали планы на завтра, в дверь кто-то тихо, словно крадучись, постучал.
– Господи, кого это нелегкая в такое время принесла? Неужто и до нас добрались? – перепугано ахнула Настя.
Жили не в пустыне, наслышаны были о ночных арестах. И хоть в Сталинабаде их, конечно же, было не столько как в Москве или Питере, но от этого страх не становился меньше.
– Ну, чего ты всполошилась? Те не стали бы так стучаться. Колотили бы так, что весь дом на ноги подняли. – Успокоил Настю Григорий, сам перепуганный не меньше жены, и пошел открывать дверь.
– Я с тобой, – накинула Настя халат.
За дверью стоял какой-то мужчина. В полумраке от слабой лампочки в коридорчике было не разобрать кто это. Одно немного успокоило – он был одет в гражданскую одежду.
– Барабашева Настасия тут проживает? – Голос явно незнакомый.
Настя с Григорием невольно переглянулись. Она уже столько лет не слышала своей девичьей фамилии, что у нее чуть было не вырвалось: «А кто это?»
– О Господи, так это же я буду, – произнесла она в растерянности.
– Я вам тут письмо от сестры принес. Просила передать с оказией. – Мужчина полез в нагрудный карман.
– От Нюси?! – обрадовано ахнула Настя.
– А ты сам-то кто будешь? – недоверчиво спросил Григорий, немного успокаиваясь.
– Тимофей Харитонов я. Сосед Барабашевых, значит. Насть, ай не признала?
– Тимоха, никак ты? Да как признать-то? Сколько лет не видались, да и темно туточки. Ты давай, проходи-ка, погутарим, стол сейчас накрою. – Радостно засуетилась Настя. – А с чего это ты меня Барабашевой-то величаешь? Я с перепугу и позабыла, что это я… Ты давай, проходи, проходи. Вот это гостюшку к нам занесло!
– Да нет, я на минутку заскочил. В другой раз как-нибудь посидим.
Но на кухню все же прошел вслед за Настей. Только раздеваться не стал. Так и присел за стол в телогрейке. Стянул только шапку с головы и бросил на пол около табурета. Григорий после гостя выглянул на улицу, оглядел пустынный в ночное время двор, закрыл дверь и прошмыгнул в комнату.
– Ох, постарел-то как! – Невольно ахнула Настя. – Белый уж весь!
– Побелеешь от такой жизни, – невесело ухмыльнулся Тимофей, – Ты смотрю, тоже не помолодела. Письмо-то уж года три тебе везу, не меньше.
– Это как же так?
– Да ведь оно как вышло? В тридцать седьмом еще Нюся с Мотькой Хмелевым встренулись на улице. Ну, старое вспомнили, слово за слово и повздорили. Мотька и зачал ей угрожать. Дескать, погоди, ужо и до вас доберемся! Всех, мол, вражин пересажаем! Завтрева, значит, соседа твоего Тимоху за ж… возьмем, а там и ваша очередь подойдет. На-ка, вот, держи письмо, – Тимофей, наконец, достал мятый потрепанный конверт из каких-то своих тайников.
– Вот ведь злыдень, никак на этого Мотьку угомону нет, – горько покачала головой Настя.
– Угомонится он, как же! Пока всех казаков не изведет, не успокоится.
– Так ведь сам же казак!
– Одно только название от казака и осталось. Весь с потрохами продался антихристам, будь он не ладен! Не к ночи будь помянут, – перекрестился Тимофей. – Ну, Нюся-то к нам той же ночью прибежала, предупредила, значит, что завтра могут прийти нас раскулачивать, и письмо передала для тебя. Советовала к вам ехать. Дескать, сами намыкались, может, и вам чем помогут в обустройстве.
Настя разглядывала письмо, на котором не было написано ни адреса, ни фамилии получателя.
– А что же она даже не подписала?
– Страшно подписывать-то. А ну как в чужие руки попадет? Вот, потому и забыл твою новую фамилию. Родительскую помню, а эту за три года из памяти вышибло.
– А адрес как же?
– И адрес из головы вылетел. Ну, город-то запомнил. Сталинабад! – разве ж такое забудешь? – хохотнул Тимофей. – А вот улицу и дом запамятовал. Улицу еще вспомнил, а дом – ни в какую. Пришлось шпионить за тобой целых два дня…