Весна отцветала, и Петя, воображая, что может остаться в Париже навсегда, еще больше ходил по улицам, возможно, в последний раз перед долгой разлукой. По выходным все уезжали на дачи, и ничто не мешало одиночеству. Петя забрался в какой-то незнакомый и глухой двор – привычка курить гашиш делала его ближе к брошенному Марокко, и ему было приятно думать, что это его тайный порок, который затягивает его в пропасть жизни.
Все дома дворика повернули к Пете свои глухие кирпичные стены, обоссанные и расписанные граффити. Пятачок пожухлой травы был усыпан собачьими какашками, бычками, шприцами и окурками, кусок железной арматуры, на которой сидел Петя, проржавел до дыр, а в одном из углов этого замечательного двора росли такие густые заросли сирени, как будто они пережили все пожары и войны это города. Петя растягивал свой косяк, солнце по-южному нагревало темные волосы и лицо, и практически ни один звук не долетал с улицы в этот благословенный уголок. Сквозь закрытые веки пробивалось красное марево, начинало гаснуть, глаза все больше слипались, и Петя уже слышал запах апельсиновой воды и свежей мяты…
Проснулся он от того, что что-то мягкое и прохладное коснулось его щеки. Петя открыл глаза, и увидел рядом с собой мальчика. Не мальчика, а взрослого парня, лет восемнадцати. Он стоял рядом со ржавой рельсой, на которой уснул Петя, и гладил его по щеке.
– Ты уснул, и солнце поцеловало тебя, – насмешливо сказал парень, убирая руку от Петиного лица.
– Ты что, охерел?! Тебе чего надо?! – резко вскочил Петя, готовый драться, и увидел, что незнакомец на полголовы выше его. А еще он увидел, что парень все так же улыбается, и улыбка эта по-детски открытая и не злая.
– Я – белый кролик, и я охранял твой сон, – ответил парень, доставая из кармана часы на цепочке. – А теперь мне пора на прием к королеве. Пока! – захлопнул часы, и пошел прочь.
Петя с удивлением отметил, что у него нет совсем чувства брезгливости или страха, а только любопытство. Домой он вернулся в сумерках, и почему-то помнил это прохладное прикосновение к нагретой солнцем щеке. Во сне он все время летел в какую-то влажную нору, а под утро упал и проснулся разбитым.
Последние дни до отъезда Петя ходил словно в мороке сна, лениво собирал одежду, и все никак не мог решить, какие книги взять с собой на лето. У него, конечно же, был e-book, но по сравнению с живыми страницами, которые шуршали и пахли, электронная книга была просто кастратом. А еще у него все никак не шел из головы Кролик из подворотни с сиренью, и Петя каждую ночь во сне возвращался в этот двор. Наконец, когда это ощущение потери чего-то самого важного стало совсем невыносимым, Петя не выдержал и пошел в эту подворотню. Заросли сирени в углу двора уже совсем отцветали, и осыпали его пожелтевшими бутончиками, когда Петя, встав на четвереньки, полез в небольшой просвет между стволами. И чем глубже он забирался, тем больше проваливался в свой сон. После душного и спертого воздуха московского мая, он очутился во влажной прохладе стволов и листьев, где пахло сырой землей и мочой, но даже этот запах был приятен. Петя очутился на небольшой поляне – хотя кто бы мог подумать, что в маленьком заброшенном дворике окажется такой большой лесной мир. Здесь стоял диван, на котором валялась чья-то неубранная постель. После яркого солнца здесь царили сумерки, и отзвуки большого города не касались этого мира. Казалось, можно было расслышать шорох ползающих здесь повсюду огромных виноградных улиток.
Петя подошел к дивану, и запах чужой постели показался таким знакомым, как будто это он сам недавно покинул ее. Он зарылся в одеяло, и больше никогда в жизни он не пережил такого ощущения уюта. Он отчего-то подумал, что покидает все это, и что больше никогда не вернется в свои хрупкие хоромы зыбких желаний, а будет жить по чужим книгам и чужим словам. Петя понял, как ускользает он него эта весна, сирень и так и не прочувствованное до конца детство. Рядом с диванчиком стоял чем-то плотно набитый пластиковый пакет с надписью “Marrakech”. Петя залез в него и вытащил сначала учебник по вокалу, «Театр» Сомерсета Моэма и «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрола на английском. Еще там был диск The Doors с Джимом Моррисоном на обложке, и Петя сразу вспомнил, кого же ему напоминал Кролик. Кусты зашуршали, и на прогалину вылез Петин знакомый: с копной кудрявых темно-каштановых волос, в обтягивающих джинсах и с пластиковым пакетом в руке.
– Я был уверен, что ты вернешься, – сказал он, протягивая руку Пете. – Федор.
– Петр, – пожал тот руку в ответ. – Это твое? – кивнул он на пакет.
– Да. Готовлюсь к поступлению в Гнесинку. У меня талант, – ответил Федор, достал из пакета бутылку водки и разлил ее по пластиковым стаканчикам.
– А если не поступишь? – Петю удивил такой уверенный тон, как будто тот знал наверняка.
– Поступлю, – Федя сел на диван рядом с Петей и протянул ему водку. – Я на самом деле знаю, что должно произойти. В какой-то мере мне это мешает. Никакой новизны впечатлений, понимаешь? Жизнь с эффектом дежа-вю.
Петя не мог этого понять, громко выдохнул через плечо и залпом выпил свою водку. В его возрасте было не принято закусывать, а водку пить приходилось: кто-то его научил, что если посильнее выдохнуть, то удастся избежать рвотных спазмов. Федор протянул ему пачку сигарет, и Петя с жадностью закурил. Теперь, когда в желудке разлилось тепло, а табачный дым заглушал все воспоминания о водке, окружающее окончательно стало утрачивать свою реальность. Золотистый дым струился на этой призрачной прогалине, ветви сирени скрыли этот мир навсегда, и рядом сидел молодой мужчина, красивее которого Петя не видал. Конечно же, он понимал, что пить водку со странным молодым человеком при таких странных обстоятельствах – это как раз то, чего либо никогда не делают, либо потом никому не рассказывают.
– Ты здесь живешь? – спросил Петя и разлил еще водки.
– Иногда. Раньше здесь жили другие люди, и мне пришлось их убить, – спокойно ответил Федя и допил водку из своего стаканчика. – Это их диван, кстати.
– Удобный, – ответил Петя и на выдохе проглотил свою водку. Его влекло к сидящему рядом Федору как к прекрасной вещи. Вблизи он мог рассмотреть его причудливый красивый рот, но не было во всем его облике и намека на женственность. И снова он словно во сне стал проваливаться в бесконечную нору… Может быть, он действительно уже это видел раньше… Петя вплотную придвинулся к этим удивительным губам. Федор повернулся к Пете, оказавшись в каких-то паре сантиметров от него. Задержавшись на секунду, словно давая время повернуть назад, если передумает, он скользнул вдоль Петиной шеи, и от его дыхания каждый волосок встал дыбом на молодом волчьем загривке. Лишая сознания и сил на Петю обрушились весна, жаркий ветер Марокко, запах мяты и апельсиновый воды. Он стянул футболку, и Федор зубами схватил его загривок: как два нежных щенка, они боролись на грани игры и убийства, не в состоянии рассчитать свои силы. Петр словно впервые увидел свое тело со стороны, и ему захотелось войти в него, чтобы ощутить его еще полнее. У него вдруг возникло отчетливое воспоминание, как в глубоком детстве он пробовал ранить себя, чтобы за порогом боли испытать наслаждение. И сейчас он испытывал те же ощущения, только усиленные во много раз. Его двойник дразнил его, раня и удушая своей нежностью, которую мог испытывать только мужчина. Он лишился сил и был опутан весь этой слабостью, словно шелковым коконом.
Уже пахло предрассветной сыростью, они лежали на старом чужом диване, и Петя, уткнувшись в Федин затылок, пытался навсегда запомнить запах его волос. Федор курил, и с трудом сдерживал слезы, потому что уже знал, что всё это ненадолго.
Петя отложил поездку и еще месяц, пока длились вступительные экзамены, прожил в общаге вместе с Федором. Когда он осенью вернулся из Франции, то уже не нашёл его, а со временем стал меньше тосковать по нему.
Как-то Петя увидел Федора по телевизору: он стал знаменитостью, его снимали на яхте, и жаркий ветер играл в его волосах.
