– Ну храбрец! – сказал Иоанн Васильевич, и улыбка озарила его лицо. – Чей молодец-то будет?
– Холоп мой, – с гордостью сообщил княжич Жада.
– А звать как?
– Так и звать – Михайлой! Сызмальства с медведями-то. С рогатиной ещё с отцом ходил на них. Отец шкурами медвежьими промышлял, а он медвежатами занимался, дрессировал их.
– А отец его?
– Да вот, не повезло. Задрал медведь то, что похитрее оказался. Остался Михайло сиротой, да и взял я его…
– Задрал медведь, говоришь… Да, дела кровожадные дурно завершаются. Охота такова она. К охоте меня, князь, с юности приучить пытались, те, кто сами править землей Русской желали, а меня на дурные забавы настроить. Нет… Охота не развлечение. Что б еду добыть, да на зиму себе одежду тёплую справить – другое дело, а вот царям, князьям, да боярам по полям за братьями нашими меньшими гоняться, не след. Державу надо оборонять, двуногих зверей побивать, тех, что к нам за добычей лезут.
Царь задумчиво посмотрел на происходившее во дворе, мелькнула какая-то мысль, пока для окружающих тайная.
Повернулся к княжичу Жаде и сказал:
– Отдай мне молодца этого с его медведями. Буду потешать иноземцев из Европы наезжающих. Пусть видят, что и медведи, пред которыми они дрожат, русскому послушны.
– Бери, великий государь. Рад услужить тебе.
– Да не мне… России, – поправил Иоанн Васильевич. – Да позови мне сюда этого молодца.
Медведей со двора убрали и статный их повелитель, косая сажень в плечах, лицом мужественный, поднялся по лестнице на террасу и с достоинством, без лести, скорее с особой гордостью, поклонился государю.
– Потешил нас, Михайло. Михайло, Михайло, слуга Жада. Не слугой будешь отныне, а дворянином Михайло Жадовским. Быть по сему! – решил государь, зная, что уже пишут слуги указ его царский, чтобы принять волю его к исполнению. – На службу царскую забираю тебя.
– Благодарю, государь. Да только Мишек то жаль бросать.
– А мишек твоих с собой в Москву возьмёшь. При дворе их показывать будешь, что б видели иноземцы, каковы на Руси молодцы водятся. Но то уже не главное для тебя, не главное. Да и не дело с рогатиной на четвероногих ходить, когда двуногих зверей вокруг земли нашей сонмища. С ними воевать надобно. С ними… Вот и здесь я затем, чтоб решать, как восточные рубежи крепить, пока на западных немного поутихло. Садись, дворянин Михайло Жадовский к столу, с нами трапезничать будешь…
Поднялось настроение у царя, после того, как посмотрел он на мишек косолапых, что потешили на дворе усадьбы и его самого, и его свиту. Неожиданно уже как-то не по-царски, а мягко и задумчиво проговорил:
– Люблю живность всякую. В детстве своём лишён был слова ласкового материнского и отцовского глаза строго, но доброго. Зверушки порой лучшими друзьями были. И не понимал я, как можно мучить их и терзать. Вон сверстник мой, в други в детстве набившийся, Андрей сын Курбского, воеводы Московского, кошек, да собак истязал, с высоких стен сбрасывал на камни, а потом добивал, мучениям радуясь. А мне и брату моему Юрию, по доле нашей сиротской, каждая тварь Божья в радость была. Лихие люди окружали нас с детских лет… Лихие…
Затуманился взор царя от воспоминаний безрадостных, бывают у каждого человека минуты, когда словно расслабляется что-то в душе и рвутся наружу мысли, с которыми хочется поделиться, а тут вроде и люди, звания простого, которые поймут. Заговорил царь вроде бы и со всеми, да только на понимание всех не рассчитывал. Он и не винил их. Суровое время делало суровыми людей, производило суровые характеры. Продолжил негромко:
– Нас с единородным братом моим, Георгием, содержали как чужеземцев или последних холопов-бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чём нам воли не было, но всё делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – не как родитель, не как опекун и уж совсем не как раб на господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные бессчётные страдания, перенесённые в детстве? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом…
За столом все притихли. Не приходилось даже ближайшему окружению видеть таковым Иоанна Васильевича.
Но вдруг государь замолчал, лицо приняло обычное царёво выражение, встал, а за ним и все поднялись из-за стола.
– Ну вот что, дворянин Михайло Жадовский, с этого часу ты на службе царской. Верно служи, да не мне, а прежде Земле Русской, а уж потом царю Московскому. Собирайся в путь вместе с мишками своими косолапыми. Там тебе, при дворе, покои отведут. Но главное в жизни твоей – служба ратная, будешь учиться двуногих зверей истреблять, коих приручить нам не удастся. Они лесных зверей свирепее будут.
И, повернувшись к татарскому княжичу Жада, сделал умиротворяющий жест и с улыбкой прибавил:
– Не в укор тебе, князь. Кто старое помянет… Твои соплеменники, что на сторону Земли Русской перешли, верно ей служат, не в пример иным нашим боярам, – и он скользнул своим цепким взглядом по лицам сопровождавших его бояр, отчего у кое кого похолодело внутри.
Спустились во двор, где ещё недавно показывали покорность человеческой воле хозяева русских лесов, мишки косолапые, сказал, с необыкновенной лёгкостью садясь на подведённого ему коня, и обращаясь к Михайло Жадовскому:
– Вот когда соседи иноземные будут этак, как твои мишки, слушаться воле русской, тогда и вздохнём от трудов ратных. А пока отдыхать нам некогда. В кольце врагов лютых Русская Земля. Ну с Богом!
Распахнулись ворота, и свита царская двинулась в путь.
Воротились во Владимир, в подготовленные государю и свите покои. Призвал к себе воеводу Дмитрия Бельского. Тот был не весел. Заговорил с досадой:
– Сдаётся мне, государь, что не только в раскисших дорогах дело. Были в месяце-то минувшем и дни добрые. Не спешат иные бояре, да воеводы дело делать государево. И с подвозом снаряжения тянут, и с провизией…
– Ну так поторопи, да взыскивай с нерадивых. Властью моей взыскивай! – повелел Иоанн.
– Взыщу, с кого потребуется, – твёрдо обещал Бельский.
Когда воевода ушёл, митрополит Макарий сказал задумчиво:
– Вот так и добрым деяниям князя Боголюбского противились. А он ведь зарождал на Земле Русской власть праведную, власть от Бога. Не нравилось то боярам…
Иоанн, мужавший на глазах, отвлёкся от дел воинских и попросил митрополита:
– Поведай мне, отче, подробнее, как удалось боярам одолеть князя…
– Одолеть, сломить не смогли, как ни старались. Убили коварно и подло… Прежде, конечно, недовольны были суздальские и ростовские бояре переносом града стольного во Владимир, в город люда небогатого, мизинного люда. А для больших бояр беднота – люди лишние на земле, за людьми ими не почитаемые. А князь Андрей как раз к таким и пошёл, с ними решил новый порядок на Руси заводить. Государство строить надо, а не свои карманы набивать. Во Владимире его поняли, а в Суздале и Ростове – нет. Козни сразу строить начали. Подкуп, коварство – всё в дело пошло. Попытались поссорить со старшими дружинниками, ещё отцу его служившими. Не вышло. Умнее дружинники оказались, нежели бояре. А князь Боголюбский осознал, что власть получил он из рук Пречистой и получил её Божьей милостью, а потому и долг его перед Богом правильно использовать ту власть.
Говорил митрополит спокойно, не спеша говорил, но в словах его чувствовал Иоанн намёк на себя, на свой долг перед Богом, да перед землей, данной ему милостью Божьей.
– Пытались крамольные бояре ростовские да суздальские смуту затеять, но князь одних заточил, а других изгнал за пределы Владимиро-Суздальского княжества. А когда сродники замешанными в делах крамольных оказались, и их выгнал прочь из земель, им управляемым. Отправил в Константинополь даже братьев своих родных Мстислава и Василька с племянниками. Уехала вслед за ними мачеха Андрея, в Суздале жившая с малым ещё братом его Всеволодом. А там их император с распростёртыми принял… Был и ещё один брат, Михаил, коего все звали Михалко. Но он сидел на княжеском столе в Торческе. Погнал бояр, да, видно, не всех, не всю крамолу распознал, да выкорчевал. А тут появились во Владимире некие Амбал и Мойзович. Кто они, откуда, как смогли втереться в доверие князя? Пришли оборванными. Может то и помогло, что прикинулись людьми мизинными, коих он поддерживал. Не распознал, что засланы они врагами зарубежными. Коими? Так ведь на западе, что ни правитель, то враг народу русскому. Мойзович и Амбал тут же с боярами суздальскими и ростовскими снеслись тайно, да и во Владимире нашлись недовольные князем.
