Конечно, рядовые красноармейцы, сержанты, да и командиры, состоявшие в званиях, уже через несколько месяцев ставших офицерскими, многое видели, многое понимали, а недоумение по поводу вот этаких жестокосердных наблюдателей, как Тимошенко, пока оставляли при себе. Оставляли размышления на потом и продолжали мужественно сражаться не за Тимошенко и Хрущёвых, а за свою Советскую Родину.

Продолжая свой рассказ, сержант Маломуж вынужден был останавливаться и на эпизодах страшных, эпизодах чудовищных…

– Не помню на какой день, но помню точно, как горько прозвучал приказ на отход и как услышал я впервые страшное слово окружение, – негромко проговорил сержант. – А дальше ещё ужаснее. Полк, которому был придан наш танковый батальон, был назначен в арьергард. Мы обеспечивали отход основных сил дивизии, контратаковали и хотя задачу выполнили, понесли огромные потери. Осталось в батальоне всего девять танков. Да и их пришлось взорвать, потому что не было ни горючего, ни боеприпасов. Танкисты влились в стрелковые подразделения и двинулись на восток. А вокруг – сказать страшно. Горели деревни, колхозные постройки, хлеб на полях. А кругом вперемешку трупы людей и домашнего скота. На дорогах толпы беженцев. Это уже были жители населённых пунктов, испытавших на себе зверства гитлеровцев. Все спешили уйти от опасности. И мало кто знал, что все пути отхода перерезаны. Никто уже нас не кормил, но ладно голод – страшно мучила жажда. Устанавливалась жаркая погода. Кое как добрались бы до берега Дона. Переправу бомбили юнкерсы. Свист, вой, взрывы. А тут ещё приказ: переправляли только штабы, раненых и матерей с детьми. Что делать? Пристал я к небольшой группе командиров и красноармейцев, которая отправилась вверх по течению Дона. Прошли около полутора километров, разделись и поплыли через реку. Я в палатку положил красноармейскую книжку, комсомольский билет, фотографии родных, взял пилотку в зубы и поплыл. Спасло меня то, что я хорошо плавал и почти полуживой доплыл до противоположного берега в районе села Вёшки, где мне помогла выбраться из воды казачка, а многие из моей группы не доплыли. В Вёшках в те дни погибла от бомбы мать писателя Шолохова.

Мне просто чудом удалось переправиться и избежать самого страшного, что могло случиться. И вот на противоположном берегу нас собирали в группы, кое-как одели, кормили и отправляли в сторону Сталинграда. Главное, что я снова был в строю и готов был защищать Отечество. То, что сохранил свою красноармейскую книжку, несмотря на тяжелейшую переправу через Дон, стоившую жизни многим бойцам и командирам, помогло быстро вернуться в строй. Меня и ещё четырех человек вернули в свой танковый полк. Командир батальона при отступлении пропал без вести. Командир 3 роты стал командиром батальона, а меня назначили командиром танка и, как говорят, пеше по танковому, ушли мы на переформирование в Сальские степи за Волгу, ну а потом снова бои, пока вот не получил это ранение.

Сержант замолчал. Некоторое время молчали и все слушатели.

Наконец, Людмила робко спросила:

– Вот вы танкист. Скажите, а не слышали о таком командире танковом, о капитане Теремрине?

– Эх, милая барышня, фронт-то велик, да и я в танкистах, как рассказал до вашего прихода, совсем недавно. Найдётся, коли жив, ваш капитан.

Все промолчали, потому что, как считали: не найдётся, потому как сомнений в гибели жениха Людмилы Овчаровой не было ни у кого, кто знал её горькую историю.

И никто не ведал, что в этот самый час уже не капитан, а майор Теремрин, был доставлен на полковой медицинский пункт гвардейского стрелкового полка, которому был придан его батальон. Ранение было серьёзным. Он часто терял сознание, и на ПМП, оказав первую врачебную помощь, решили рано утром, как только хоть чуточку развиднеется, направить его в медсанбат.

Машина была подготовлена для доставки очередной партии раненых на остров в больший излучине Дона. Теремрину предстоял путь в тот самый медсанбат, передовой отряд которого, он несколько дней назад буквально спас от врага.

А в медсанбате заканчивался разговор с сержантом-танкистом. И вдруг, неожиданно, в палатку буквально ворвался посыльный.

– Командир медсанбата всех командиров подразделений собирает на совещание.

– Где собирает? – спросил Гулянин.

– В штабе.

– Спасибо. Идём.

Кирилов был немногословен:

– Спасибо за самоотверженный труд, спасибо, товарищи, за мужество. Наша работа не прекращалась даже во время обстрелов и бомбёжек. Теперь о ближайших задачах. Раненых срочно отправляем в госпитали. Медсанбат немедленно передислоцируется в небольшой хутор, что в четырёх-пяти километрах отсюда. Располагаться будем на северо-восточной окраине хутора. Там уцелело несколько хат. Вокруг хат – сады. Там и поставим палатки. Приступить к свёртыванию медсанбата. Командиру госпитального взвода организовать эвакуацию раненых.

Раненых было много, машин не хватало. Командир госпитального взвода поспешил на дорогу и попросил регулировщика направлять в медсанбат порожние автомобили, возвращающиеся с передовой в тыл. На фронте к раненым отношение особое. Каждый понимал, что может оказаться в таком же положении. Водители охотно поворачивали в медсанбат и брали с собой столь ответственный груз, чтобы доставить в указанное место. Собственно, командир дивизии отдал приказ использовать порожние автомобили для нужд медсанбата, в котором хоть и был свой автотранспорт, да его в столь тяжёлых и кровопролитных боях не хватало.

Раненых спешили отправить одиночными машинами, а вот колонну медсанбата выводить на дорогу днём было рискованно. Хоть и коротки летние ночи и наступают поздненько, но настал час, когда колонна тронулась в путь. Самой последней свернули палатку операционно-перевязочного взвода. Помощь в ней оказывали, пока не была дана команда «по машинам». Быстро погрузив палатку и имущество, заняли свои места в санитарной машине и те, кто только что стоял у операционного стола.

Дорога и не такая уж дальняя, да нелегко вести машины в полной темноте. Фары включали только в экстренных случаях, когда возникала опасность свалиться в овражек, что нет-нет да встречались в степи. В степи свет далеко виден. Сверкнёт лучик, вот и цель для врага.

Всё это сказал Кирилов в последнем напутствии перед маршем, а потом подозвал Гулянина и поставил задачу.

– Миша, назначаю тебя старшим… Собери всех, кто остался, проверь, ну и за нами в пешем порядке.

Тот ответил:

– Есть! – и приказал строиться на дороге.

Нельзя было без улыбки смотреть на небольшую, нестройную колонну медсанбата. Конечно, выглядела она весьма забавно с точки зрения мирных лет, но в то же время была по-военному суровой и строгой. Если и для ординаторов, имевших воинские звания, полгода спустя получившие наименования офицерских, длительный марш был не так уж и лёгок, что говорить о хрупких девушках, вчерашних школьницах, которых ещё недавно холили и лелеяли родители в семьях?! И вот они стали в строй защитников Отечества, встали в строй наравне с мужчинами. А мужчины, что рядом с ними, старше их по летам были совсем немного. Тоже ведь в основном вчерашние, пусть и не школьники, но студенты или слушатели.

Впрочем, война принуждала взрослеть быстро, и никто не делал скидки на возраст – ни командиры и начальники, ни сами юные командиры подразделений. Ну а что касается медиков, то у них слишком долгий срок учёбы, а потому Гулянин, всего лишь год назад окончивший военно-медицинский факультет, просто не мог быть моложе тех лет, в которые вступил в войну.

А девчонкам медсёстрам и вовсе было по восемнадцать, а кое-кто из них прибавил себе годик-другой, чтобы оказаться на фронте.

И вот эта юная колонна ускоренным шагом, почти на пределе своих возможностей совершала нелёгкий марш по выжженным солнцем степям Придонья.

Вот и мост, ведущий на левый, восточный берег Дона. Колонна автомашин медсанбата, да и повозки, следующие за ней, уже давно переправились и даже клубы пыли, поднятые ими на противоположном берегу, почти рассеялись.