А она сама.

В его жизни - тоже.

Он говорил, что она должна - обязана - понять это, и сейчас самое время для осознаний.

Что она не стала бы той, кем является, не будь у неё всех её шрамов и ранок.

Что они делают Т/И самой собой.

И что он знает, что слова временами сродни пуль, но если она увернулась от всех обойм, выпущенных им, то она сильнее всех их, вместе взятых.

Он говорил, что она сильнее, выше, лучше, чище.

Он говорил и говорил, и слова будто не кончались.

Он так много хотел успеть ей сказать и донести.

Так много хотел вложить в её голову.

Столько всего хотел поставить, наконец, на места, спустя все эти годы, которые сам он проживал в каком-то тумане, пока не повзрослел в одночасье.

Он говорил и говорил, жалея обо всех своих ошибках.

Говорил и говорил, и в глазах его - раскаяние.

И пока он говорил она могла лишь разглядывать его лицо вблизи, впитывая, будто губка, всё сожаление, которым он пропитан.

Вдыхать один на двоих воздух и выдыхать одновременно.

Всматриваться в светлые глаза и следить за движением губ.

Он говорил ей не ломаться, но уже поздно.

Она уже сломалась.

Эта дурацкая война и Пожиратели её сломали.

Но он говорил, что она справится, и она верила ему.

Она справится.

***

Страшно.

Урок трансфигурации на секунду прервался, когда из соседнего кабинета донёсся раздирающий внутренности острыми когтями крик боли, и Т/И видела, как на одно краткое мгновение профессор Макгонагалл потеряла самообладание, видела, как её лицо исказилось от гнева и страха, видела, как побелели костяшки её пальцев, со всей силы сжатых в кулак…

Но вот крик прекратился так же резко, как он начался, и урок возобновился, словно ничего не произошло. А Т/И сидела, не смея поднять глаза и посмотреть на сокурсников, скованных собственным страхом и мучительной беспомощностью – ведь если даже профессор не в состоянии прекратить тот ужас, что творится в школе, и вынуждена мириться с чужими правилами, то что могут сделать они?

Страшно.

Мастер-класс от самого директора Хогвартса, убийцы величайшего мага современности, правой руки Того-Кого-Нельзя-Называть – это дорогого стоит, правда?

Т/И чувствовала, как к горлу комом подкатывает тошнота, и отчаянно пыталась удержать в недрах своего желудка то немногое, что успела съесть за завтраком. Ненависть смешалась с текущей по её жилам горячей кровью, с каждым новым витком оседая на её сердце злобой и отчаянным желанием мести.

Директор Снейп в сопровождении своего верного помощника, сально ухмыляющегося Амикуса Керроу, весьма доходчиво показывал юным волшебникам и волшебницам, что Тёмная магия не ограничивается одними лишь непростительными заклинаниями. Когда очередной взмах палочки и сопровождающие его хладнокровные, монотонные объяснения закончились лужей крови и вырывающимся из горла сокурсника девушки криком ужаса и боли, Т/И непроизвольно дёрнулась вперёд, лишь в последний миг остановленная чьей-то рукой.

Страшно.

Т/И замерла посреди пустынного коридора Хогвартса, держа в чуть подрагивающей руке волшебную палочку и чувствуя, как гулко стучит в её груди скованное железными цепями ужаса сердце.

А напротив неё стояла она – её лучшая подруга, человек, который был с ней рядом с самого первого дня в этой школе, с которым они прошли так много, что, кажется, Луна уже успела стать неотъемлемой частью её самой.

Движения Луны чуть неуклюжи и скованны, а глядящие куда-то в сторону глаза казались бездонными, пустыми колодцами потухшей души. Стоящие чуть поодаль слизеринцы мерзко хохотали, глядя, как они направили друг на друга палочки, улюлюкали, подзуживали когтевранок, предвкушая грандиозное представление.

Т/И хотелось что-то крикнуть, достучаться до разума её подруги, сделать хоть что-нибудь – только бы этот ужас прекратился.

Только бы вернуться всего на десять минут назад и свернуть в другой коридор.

Только бы проснуться в своей тёплой постели в родительском доме и понять, что всё произошедшее за последние месяцы – лишь жуткий кошмар…

Но реальность не хочет отступать, и вот её лучшая подруга, на которую только что, у девушки на глазах наложили Империус, начала метать в Т/И заклинание за заклинанием, а семикурсница ставила щит за щитом, уворачивалась, загнанным кроликом металась по всему коридору под громкие, насмешливые предположения того, когда же она всё-таки сдастся и начнёт бороться за свою жизнь.

Но Т/И не может.

Лучше Круциатус.

Лучше Авада.

Но только не то, чего они добиваются…

Страшно.

Т/И, её однокурснику, девочке из другого факультета, старосте, строгому декану, призраку, который и так уже мертв, древнему старцу из картины на пятом этаже, всегда приветливо улыбающемуся профессору, а может, даже директору Хогвартса, которого теперь Т/И ненавидит всей душой – им всем страшно.

Страшно до дрожащих пальцев рук, страшно до потери рассудка, страшно так, что, кажется, ещё немного – и этот страх ядовитым туманом просочится в её кожу, отравит её изнутри, злобными пастями выест всё то, благодаря чему она до сих пор держалась.

И в то же время страх – это то, что продолжает двигать Т/И вперёд в отчаянном желании защитить себя и близких, родных, любимых, а может, и совершенно посторонних ей людей, потому что это очень страшно – видеть чужие мучения.

Видеть чужую смерть.

Страшно.

Да, ей страшно.

И это нормально.

Это то, что делает её живой.

Главное – продолжать делать всё, чтобы страх не завладел девушкой, продолжать бороться с ним, продолжать шагать дальше вопреки ему, не поддаваться тихому шёпоту тьмы у её уха.

И тогда она сможет не просто существовать.

Тогда она сможет продолжать жить, пока бьётся её сердце.

***

Все стояли в Большом зале и боялись даже вздохнуть. Атмосфера была ещё та…

Большой зал больше не был похож на самое волшебное место в школе: заколдованный потолок, который вечно мог удивлять своим великолепием, сейчас больше походил на мрачное небо с грозовыми тучами, из которых вот-вот посыпятся искры и ударит молния.

Теперь в Большой зал все ходили как на каторгу, ведь там больше не звучал весёлый детский смех, а стены этого зала и вовсе забыли, что такое оживлённая беседа, не о смертях и пытках. А Пожиратели смерти были устрашающим дополнением к удручающей картине.

Тело Т/И было всё в ранах и кровоподтёках. Прежние шрамы плохо затянулись, порез, который она получила в первый же учебный день, всё ещё кровоточил.

Хорошо, что не убили.

Пока.

Вот в центр зала выпихнули маленького мальчика, бывшего пуффендуйца, который отказался подчиняться Кэрроу. Он весь дрожал, захлёбываясь собственными слезами, умолял не трогать его. Но на Пожирателей это не подействует, их ничто не остановит.

Т/И не знает, что двигало ею в тот момент, но она выбежала в середину круга, образовавшегося вокруг мальчика и Кэрроу, и заслонила его собой. Мальчик стоял за спиной девушки, продолжая плакать и хватаясь за её руку, как за последнюю соломинку.

— Отпустите его, он не заслужил такого, — с уверенностью в голосе сказала Т/И.

Кэрроу оскалилась, зыркнула на волшебницу своими узенькими глазами и сказала:

— Хочешь быть вместо него? Как благородно. Что ж, дело твоё, — с издёвкой выплюнула она.

Отшвырнув малыша, Пожирательница мигом оказалась позади Т/И, хватая своей рукой руки девушки, а другой приставила волшебную палочку к сонной артерии.

Т/И не боялась смерти, ей не было страшно. Она знала, что поступила правильно, спасла жизнь невинному ребёнку.

— Кэрроу, хватит тешить своё самолюбие. У меня для Вас послание от Повелителя. Директор ждёт Вас у себя, — с надменностью в голосе выдал Драко.

Что он делает? Зачем так подставляется?

— Мы с тобой ещё не закончили, — прошипела Алекто, обращаясь к Т/И.

Пожиратели двинулись к выходу из Большого зала.

Малфой схватил девушку за руку и потащил к выходу. Они зашли в какой-то класс или комнату. Драко убедился, что дверь закрыта, повернулся к Т/И и обнял. Дрожащими руками девушка обняла его за шею и начала рыдать.