— Терпеть тебя не могу, — хрипло сказала девушка, когда Малфой отстранился от неё, развязав её руки, и поправил свою одежду.

— Гнусная ложь. Ты от меня без ума, — улыбнулся Малфой. Николь фыркнула и слезла со стола. Она поправила юбку, подняла свою волшебную палочку и очистила одежду. Когтевранка сняла запирающее заклинание с двери и пулей вылетела из комнаты, ни разу не взглянув на Драко.

Малфой усмехнулся. Он достал бутылку огневиски и уселся поудобнее на диван, позволив себе губами прильнуть к горлышку бутылки и сделать первый глоток. Тепло разлилось по венам, а из груди вырвался звериный рокот: демоны внутри довольны. Пустой взгляд устремился на стол, где буквально месяц назад стояли родные сердцу фотографии, пока по горлу стекала приятно покалывающая жидкость. Он только что изнасиловал её на этом самом столе.

Хотелось просто громко рассмеяться, смотря на своё отражение в зеркало: пустые обезумевшие глаза, разбитые в кровь костяшки, царапины и мелкие раны на руках, спутавшиеся волосы, которые надо бы расчесать, по-хорошему, но настолько плевать, что не хочется.

Да-да, это я. Как я докатился до жизни такой?

И Драко засмеялся. Громко. Надрывно. Истерически.

Её встретил, вот и докатился. Связался, несмотря на все предупреждения разума. Подонок ты, Малфой. Мразь. Снова причиняешь ей боль. А она же мать Тереза, хотела спасти его падшую душу, а в результате огребла сполна.

Жизнь — рутина, череда повторяющихся действий, где она каждую ночь приходила к нему. Его мучитель, палач.

Драко запрокинул голову назад и продолжил смеяться, размазывая слёзы по лицу: нафиг не сдались ему эти чувства. Звучит как в сопливой мелодраме с дерьмовым сюжетом. И пусть. Плевать. Плевать. Плевать.

Слизеринец бросил пустую бутылку в стену, и она, ожидаемо, разбилась. Да плевать, не первая и далеко не последняя.

Он прикрыл глаза, переставая сражаться со сном: он всё равно сильнее, одолеет рано или поздно. Спать хотелось неимоверно, но Драко оттягивал этот момент. Сам себе не мог признаться, что не хотел её видеть. Боялся снова её видеть. Но сон — потребность организма, будь она неладна.

Наконец, Драко сдался и заснул, надеясь, что хоть сегодня она не явится.

Его личный палач.

***

Кажется, мир замер. Перед глазами Николь была только пелена слёз. Это было настолько неприятно и мерзко, что она понимала — между ней и Малфоем больше ничего быть не может.

Она не помнила, как дошла до своей гостиной. Зайдя в свою комнату, Рейнер сразу же заперла дверь. Не хотелось никого видеть. Она не знала, как на неё посмотрят в школе завтра, что будут говорить. Кто знает, быть может Малфой уже рассказал всем, что изнасиловал её.

Николь сняла с себя одежду и зашла в душ. Включив тёплую воду и взяв в руки мочалку с гелем для душа, девушка намыливала своё тело до красноты, отчаянно пытаясь стереть всю грязь сегодняшнего дня. Слёзы текли ручьём по щекам, перемешиваясь с водой. Она смотрела на засохшую кровь на внутренней поверхности бедра, а в голове всплывали все те моменты, когда Малфой трогал её за шею, плечи, запястья, бёдра.

Неужели она это заслужила? Что она сделала ему, что он решил ею воспользоваться?

Николь стало противно от самой себя. Почему она не смогла дать отпор?

Твою мать, почему так хреново?! Потому что её изнасиловали? Или потому, что это сделал он? Тот, кто дороже всех в этом дрянном мире. Тот, кто спасал одним лишь взглядом, одним прикосновением. Тот, без которого жизнь и не нужна вовсе. Её любовь. Её счастье. Её боль.

Как же она его ненавидела! Злость разливалась по венам, гонимая кровью. Николь душила рваный крик внутри, закрывая рот рукой. Пусть умирает! Просил её не влезать в это — пожалуйста, не будет!

У неё внутри сдохли все бабочки, которые дарили ощущение жизни. Она чувствовала, любила, страдала, бабочки порхали, долбились о рёбра грудной клетки. Она жила. Ей нравилось, пусть и было больно, неприятно, было ещё и хорошо, значительно лучше.

Николь действительно любила всех бабочек до одной у неё внутри. Но каждая из них сдохла, устав пробиваться к её сердцу, бить в её кости и пытаться показать, что всё не так радужно, как ей кажется. Они задолбались так же, как её нервная система вывозить очередные истерики.

Рейнер понимала, что Драко не управлял собой и насиловал её не он, а монстр, вызванный проклятьем, но как заставить себя простить его?! Как простить человека, который намеренно причинял боль и говорил: «Терпи!»

Звучит как насмешка.

Николь закрыла воду и вышла из душа, вытираясь полотенцем. Она оделась и легла на кровать, укрывшись с головой. Слёзы упорно не хотели высыхать. Эти чёртовы слёзы. Соль на щеках.

Это конец её мира. Это конец его мира.

Твою ж мать…

Николь осознавала, что больше не чувствует ничего. Её трясло от осознания, что она больше не чувствует порхания крыльев где-то в области желудка. Нет того ощущения счастья, пусть и иллюзорного. Нет ничего. Её разорвали.

Он её сломал.

Она полчаса ворочалась в кровати, не в силах уснуть, поэтому нащупала пузырёк с зельем сна без сновидений, от которого давно отказалась, и залпом выпила его содержимое. Снова укрывшись, Рейнер закрыла глаза. Хриплый голос Драко всё ещё звучал в её голове.

Прости, Малфой, я сдаюсь. Спасай себя сам.

***

Они любили друг друга — об этом знала каждая тёмная и каждая светлая душа. Только любовь эта принесла большие беды. Страстная, пылкая, как пожар, — она пожирала всё на своем пути. Опутывала адским пламенем сердца молодых людей.

Чувства были неподдельные — настоящие, искренние с того самого дня, когда шестнадцатилетняя девочка с тяжёлым взрослым взглядом вошла на своё первое собрание кровожадных убийц, а парень, сидящий за длинным столом, медленно приподнял голову.

Она грела свои постоянно холодные пальцы под его рубашкой, вынуждая их таять, подобно мартовскому снегу. Она проникала в него этой талой водой, что заполняла и насыщала каждую клетку собой. Она пахла розами и терпким огневиски, и это почти извращённая смесь, что влезла к нему под кожу.

Он вынуждал в её лёгких расти цветы, их же и срывая. Он вонзал в неё ножи, целовал кинжалами, кровожадно прокручивал рукоять, чтобы после неровной гладью накладывать швы.

Он топил её в стакане с виски, она говорила, что любить его — открывать огонь по своим же, купить на последние деньги билет и обнаружить, что твоего рейса нет. Как одеться не по погоде, заболеть под Рождество, как умереть весной, обретая покой, который рядом с ним всегда был непостижим.

Она — прекрасная принцесса. Любимая, нежная и хрупкая, но с шипами, как её любимые розы. Он — паршивый монстр. Дикий и необузданный зверь. Тронешь — выпотрошит органы наружу.

Он желал её всем сердцем, а она жадно любила в ответ. Каждую минуту умирала от любви, в самых сокровенных снах мечтая стать ему женой.

Этого не произошло — любому пожару, даже самому вечному, свойственно угаснуть.

Сердце парня покрылось непробиваемым льдом, а девушка отныне носила только тёмную одежду — словно вдова, потерявшая на войне мужа.

⠀

Красавица и Чудовище. Красная Шапочка и серый волк. Добрая Герда и холодный Кай.

У этой истории лишь один исход.

И дурой она была, раз верила, что его ещё можно спасти. Он не хотел спасения.

— Дай пройти, — Малфой толкнул стоящего у дивана Забини и залез на мебель с ногами.

Гостиная Слизерина была наслышана о «подвиге» Драко. За избиение Долгопупса в его честь даже устроили праздник. Идиоты.

Блейз не одобрял. Блейз журил его. Блейз стал слишком правильным.

Что, Астория так на тебя действует? Сделала из тебя мальчика на побегушках. Аж тошно. Хочешь я и её на землю опущу? О, это я могу. Можешь спросить у Николь.

— Хочешь выпить? — спросил Блейз и сел рядом с Малфоем.

— Я уже, — ответил слизеринец. — Но ещё не помешает. Наливай.

Забини дважды просить не пришлось — через несколько секунд стаканы были в их руках, заполненные огневиски.